«… вспомните фразу матери пяти братьев Ротшильдов: «Если мои сыновья захотят,   то войны не будет». Это означает, что они были арбитрами, господами мира и войны, а не императоры. Способны ли вы представить себе факт подобной космической значимости?.. И не является ли уже война революционной функцией?.. Война – коммуна. С тех пор каждая война была гигантским шагом к коммунизму. Как будто какая-то таинственная сила удовлетворила страстное желание Ленина, которое он высказал Горькому. Припомните 1905-1914 годы…»

 — из допроса Х.Раковского.

Глава первая. Портсмутский мир и революция.

Подписание при посредничестве президента Америки Т. Рузвельта невыгодного для России мира с Японией, активными радетелями которого выступали «министр-маклер» ротшильдовец Витте и «двойной предатель» великий князь Николай Николаевич, стало возможным в результате проведения большой подготовительной работы при участии заинтересованных в этом Англии и Америки, которым было важно сохранить «цепного пса» против России.

Российской империи в очередной раз сообщество «передовых» стран (вдруг ставших пацифистами) принудило пойти на мирное соглашение, когда перелом в войне стал явным, а разгром японской армии – вопросом времени. Но такой исход, при котором Россия чрезмерно усиливалась, а Япония терпела крах, был чрезвычайно невыгоден «творцам катаклизмов» из обоих, конкурирующих меж собою, глобальных проектов: космополитического/коммунистического и фашистского. Да и сама балансирующая на грани «страна восходящего Солнца» была готова платить любые деньги, идти на сговор с последней сволочью и скупать революционных хамов пачками, применять самые грязные методы борьбы, лишь бы предотвратить приближающийся конец. Первая «русская» революция 1905 года во многом — плод совместной деятельности японцев и еврейских радикалов, служащих космополитам – финансистам. Но никакая революция была бы невозможной (даже в условиях военного времени) без содействия пятой – либеральной – колонны, без разложения правящего слоя, заражённого масонством.

Об этом расскажем подробнее, но предварим разговор рассуждениями историка О. Платонова о принуждении Российской империи к миру. «Несмотря на одержанные победы, силы Японии быстро истощались. Уже после Мукдена японская армия прекращает активные действия и переходит к позиционной войне. Экономика и финансы Японии оказались подорваны. Но главное – это огромные военные потери, которые она понесла.   Но главное — это огромные военные потери, которые она понесла. В боевых действиях Япония потеряла 270 тыс. человек, в том числе 86 тыс. погибших.

Число погибших со стороны России было на 36 тыс. человек меньше. Экономическое и финансовое положение оставалось стабильным. Государственный банк России ни на один день не останавливал размен банковских билетов на золото, т.е. сохранялась золотая валюта. Пропускная способность Великого Сибирского пути увеличилась в несколько раз и на японский фронт шли свежие военные силы и современное вооружение. Позднее японские генералы признавались, что к лету 1905 года возможности японской армии подошли к пределу и еще одного наступления русских она бы не выдержала.

В этих условиях силы, которые спровоцировали Японию на войну с Россией, забеспокоились, что дальнейшие военные действия приведут к полному разгрому Японии и резкому усилению позиций России в дальневосточном регионе. В США и Англии начинается агитация за мир, который бы закрепил военные победы Японии и национальное унижение России. В США, например, органы печати, прежде всего еврейской, еще недавно безоговорочно поддерживавшие агрессию Японии, заговорили о мире.

Весьма показательно, что такая работа ведется и по тайным масонским каналам. Так, еще 4 февраля 1905 года тайное «Международное бюро сотрудничества масонов» рассылает по всем масонским объединениям и группам обращение, призывающее организовать пропаганду за прекращение русско-японской войны. Через несколько дней после Цусимского сражения японский император обращается к президенту Рузвельту с письмом, в котором просит его начать переговоры с Россией о мире, так как Япония уже не может больше продолжать войну, а 25 мая американский посол в Петербурге обращается к Царю с предложениями о мире.

Русский Царь не хотел заключать мира до победы над врагом. Он понимал, что Россия готова продолжить войну, а Япония полностью выдохлась. Поражение Японии, по мнению Царя, неизбежно и зависит только от времени. Однако Царю пришлось пойти на мирные переговоры. К этому его вынудило не японское оружие, а внутренняя смута, поразившая Русское государство страшнее любого иноземного нашествия. События 1904-1905 годов показали, что антирусские силы внутри России, поддерживаемые мировым масонством, пытаются использовать войну для свержения законной Русской власти». ( О. Платонов «История русского народа в 20 веке»)

Здесь нужно сделать несколько пояснений касательно внешней политики и зарождения крамолы, для чего вернуться на пару лет назад. Начнём с закулисных игр нашего «заклятого врага» — «старушки» Англии. Долгое время Англия проводила политику так называемой «блестящей изоляции». Политика «блестящей изоляции» основывалась на том, что Англия как крупнейшая промышленная страна и колониальная держава, обладавшая огромным морским флотом, могла позволить себе неучастие в постоянных союзах и коалициях. Но   умудрялась при этом держать в своих руках ключи «европейского равновесия».   В 1898 году Д. Чемберлен и А. Бальфур при согласии самого главы кабинета предложили Германии союз против России. Это предложение настойчиво повторили в 1899 и 1901 годах, но безрезультатно. Тогда, так и не добившись союза с Германией, Англия подписала с Японией союз против России в начале 1902 года. (То есть Германия вела себя по отношению к России на удивление порядочно, так что зря в своё время Александр Третий обидел Вильгельма II, призвав не уподобляться «танцующему дервишу» и посмеявшись над его предложением поделить мир на двоих.)

Обжегшись во время англо-бурской войны, и подписав договор с Японией, Англия отказалась от прежней политики. 8 апреля 1904 года Англия заключила «сердечное соглашение» с Францией. А после провала революции 1905 года в России это «змеиное гнездо» в 1907 году заключило англо-русское соглашение, превратившее оба соглашения в Антанту (в пику возможного союза «оси» — Берлин – Москва – Токио, на котором настаивали немецкие геополитики и который являлся «страшным сном» Англии). Это «сердечное соглашение» не оставляло Германии пространства для манёвров и делало войну с Россией практически неизбежной.

Коль уж мы коснулись Германии, напомним, что единственным государем, предложившим во время разгула первой революции помощь своих войск, был император Вильгельм. Но получил отказ, как и на предложение заключения союза Германии и России. (Царя отговорили Витте и его ставленник — министр иностранных дел Ламздорф.) Это важный момент российской истории, поэтому присмотримся к нему. В своих воспоминаниях дядя Николая Второго Александр Михайлович по этому поводу написал: «11 июля 1905 года Император Николай II пригласил Германского Императора к завтраку на борту Императорской яхты «Полярная Звезда», которая стояла в Бьерке. Кузен Вилли решил соединить приятное с полезным и захватил с собою подробно разработанный проект русско-германского союза. Но, бросив взгляд на этот серьезный документ, Государь смутился.

— Если ты интересуешься моим мнением, — сказал Вильгельм: — то должен тебе сказать, что это очень высокая политика. Этот акт принесет благо не только нашим странам, но и всему миру.

— Да, это очень хороший проект, — вежливо согласился хозяин.

— Ты подпишешь его, Никки?

— Я подумаю. Оставь мне его. Я, конечно, должен буду показать его моему министру иностранных дел.

— Слушай, Никки, — начал Вильгельм II, и Государь опустил голову. Красноречие Вильгельма пользовалось здравой известностью. Государь опробовал переменить тему разговора. Эффекта не последовало. «Потсдамский оратор» произнес блестящую речь, после которой оставалось или же высказаться о договоре отрицательно или же подписать договор. Вежливость Николая II превозмогла в нем стремлению подражать во всем отцу, он протянул руку за пером.

— Вот и прекрасно, — обрадовался Вильгельм II.

— Еще одна маленькая формальность, и величайший в истории договор будет реальностью. Но кто засвидетельствует твою подпись? Кто-нибудь из твоих министров есть на борту?

— Я попрошу завтра это сделать министра иностранных дел графа Ламздорфа.

— Но, если я не ошибаюсь, я видел по дороге в твой кабинет морского министра, адмирала Бирилева?

— Да, он тут, но я предпочел бы подпись Ламздорфа.

Последовал новый взрыв красноречия Вильгельма. II, и адмирала Бирилева вызвали в кабинет. Николай II был настолько уверен, что аннулирует этот импровизированный договор, как только вернется в Царское Село, что даже не разрешил морскому министру ознакомиться с содержанием документа.

— Адмирал, — сказал, краснея Царь: — вы мне верите?

— Ваше Величество, можете быть уверенным, что я сделаю все для престола, и родины.

— Хорошо. Тогда скрепите вашей подписью этот документ. Я не могу сам дать его для ознакомления. На это у меня есть свои причины.

Адмирал Бирилев поклонился и скрепил Бьеркский договор.

А потом в Берлин, была отправлена нота, в которой указывалось, что, в силу договоров, заключенных до сего времени с Францией, Россия не могла вступить в какие-либо новые договорные отношения с Германией. Император Вильгельм рвал и метал по адресу вероломства русского Царя и поклялся не верить ему впредь.

Можно с уверенностью сказать, что своевременный обмен телеграммами между обоими царственными кузенами в июле 1914 года предотвратил бы мировую войну, не будь у Вильгельма II на душе того запаса горечи, которая накопилась у него за эти девять лет.».

Как тут не вспомнить преданного слугу Трона графа Фредерикса, который считал, что для блага монархического принципа России следует поддерживать наиболее дружеские отношения с Германией. Пруссия, по его мнению, была последним устоем принципа легитимности в Европе. В этом отношении она столь же нуждалась в нас, как и мы в ней. Франция же и Англия не постоят за нашу династию, потому что были бы довольны приходом России к конституционному строю и ослаблению её мощи…

* * *

О подрывной деятельности партий при подготовке революции.

Сразу оговоримся, что роль Ленина и его маргинальной «большевицкой секты» на тот момент была минимальна. Кроме участия в работе II съезда РСДРП (июль 1903 года, Лондон), где наряду с принятием Программы произошло разделение партии на группы большевиков и меньшевиков, Ленин вышел из редакции газеты «Искра», перешедшей в руки меньшевиков. В 1903-1905 годах Ильич жил в Женеве, гулял в окрестностях города, общался с эмигрантами, писал статьи и письма, вступил в местное «Общество любителей чтения». И хотя на III съезде РСДРП (апрель 1905 года) была принята резолюция о вооружённом восстании, Ленин объявился в России только в ноябре 1905-го, когда вокруг уже всё пылало. ( Говорят, что задержка произошла не то из-за проблем с документами, не то из-за ссоры с Бундом.)

Иное дело – Леонид Красин, антипод Сталина, «инженер революции», входивший в тройку главарей фракции большевиков наряду с Лениным и Богдановым, друг Горького.

Немало «заслуг» и у партии социалистов-революционеров, особенно у «Боевого отряда» под руководством «короля провокаторов» Евно Азефа.

Свою лепту в борьбу с самодержавием внёс и подкомитет «Всемирного израильского союза» под названием « Общество распространения просвещения между евреями России», возглавляемый бароном Гинзбургом (золотопромышленник – Ленские прииски).

Но первенство, несомненно, принадлежит либеральному «Союзу освобождения», трансформировавшегося впоследствии в партию Кадетов. Вот выдержка об этом «союзе» из книги О. Платонова: « Активизация российского масонства непосредственно связана с деятельностью нелегальных политических организаций либерального толка, деятели которых состояли в зарубежных масонских ложах. Речь идёт прежде всего о так называемом «Союзе освобождения», созданном в июле 1903 года в Шафхаузене (Швейцария). Ведущую роль в нём играли старые масоны М.М. Ковалевский, С.Н. Прокопович, В.Я. Богучарский, Н.Н. Баженов, Е.В. Роберти и другие. По сути дела, этими людьми было создано либерально-масонское подполье, то есть тайная организация, которая под оболочкой политического либерализма преследовала откровенно масонские цели.

Масонский характер «Союза освобождения» признаётся даже П. Милюковым, который писал, что именно от его руководителей он получал многократные и настойчивые предложения «войти в некий тайный союз». Милюков говорит также о тайных решениях неизвестного ему коллектива, стоявшего за «Союзом освобождения», которые управляли его общественной деятельностью. «Впоследствии мне, — писал Милюков, — однако, пришлось считаться с готовыми решениями, принятыми без моего участия, и довольствоваться тем, что я не нёс за них личной ответственности… Против целого течения я всё равно идти бы не смог». В этом признании выражалась вся сущность российской интеллигенции, лишённой национального сознания, готовой к борьбе с ненавистным ему государственным строем и подчиняться решениям неизвестной тайной организации. Именно это и сделало многих из них игрушкой тайных закулисных сил и зарубежных спецслужб». И далее: «В самом начале войны с Японией первым активизируется масонский (либеральный) «Союз освобождения». В январе 1904 года он переносит свою деятельность из Швейцарии в Петербург. Проводится учредительный съезд для создания местных организаций. Собираются 50 представителей от 22 городов. «Союз» поставил своей задачей ликвидацию Самодержавия, «освобождение» России от ее самобытных начал и признание права народностей на свободное самоопределение, т.е. расчленение страны. В Совет «Союза освобождения» вошли крупные масоны — председатель И.И. Петрункевич, члены Н.Н. Львов, Д.И. Шаховской, В.Я. Богучарский, С.Н. Прокопович, П.Д. Долгорукий, М.М. Ковалевский. Одновременно с «Союзом освобождения» возникает и другая нелегальная организация — «Союз земцев-конституциолистов», ставившая своей целью подготовку обращений к Царю с требованиями ввести конституцию по западному образцу. Заправляли в этом «Союзе» почти те же деятели, что и в «Союзе освобождения», и прежде всего Д.И. Шаховской и братья Долгоруковы.

В сентябре-октябре 1904 года по инициативе японского шпиона-революционера Конни Циллиакуса и на японские деньги в Париже собирается совещание «оппозиционных и революционных партий» Российского государства. На этом совещании побратались и вступили в сговор против России три главных ветви антирусских сил — масонско-либеральная, социалистическая и националистическая. Масонско-либеральную ветвь на этой сходке представляли деятели «Союза освобождения» В.Я. Богучарский, князь Петр Долгорукий, П.Н. Милюков и П.Б. Струве. От социалистов присутствовали террорист и одновременно сотрудник полиции Азеф, лидеры эсеров В.М. Чернов и Натансон.

Богато представлялись польские, латышские, финские, армянские, грузинские и, конечно, еврейские националисты.

Парижское совещание антирусских сил вынесло резолюцию об «уничтожении Самодержавия» и о создании «свободного демократического строя на основе всеобщей подачи голосов». Участники высказывались за использование в борьбе против законной Русской власти всех возможных средств, в том числе широкого террора. Одним из самых главных результатов совещания стало то, что его участники признали «полезность» для дела «освобождения» России ее поражение в войне с Японией и призвали всячески способствовать этому.

Позднее Милюков пытался утверждать, что деятели «Союза освобождения» не участвовали в принятии революционных резолюций, хотя агентурные данные русской полиции полностью изобличали их». ( «История русского народа в 20 веке»)

* * *

Революция 1905 года в России называли «Первой русской»…   Но правильнее её именовать, согласно определению публициста М. Меньшикова», «еврейской» и «подлейшей». Почему «еврейской»? М. Меньшиков обосновывает это так: « Что последняя революция была «еврейская», а не какая иная, это установлено не только русскими, но и иностранными наблюдателями, сколько–нибудь беспристрастными. Известный берлинский профессор Теодор Шиман говорит, «что русскую революцию с одинаковым правом можно назвать и еврейской». Современное русское движение, говорит он , окажется совершенно необъяснимым и невразумительным, если не принять во внимание роль евреев… Среди двух-трёх тысяч интеллигентов, предававшихся в Швейцарии революционно-социалистическим проискам, большинство были евреи, и они же оказались вожаками революции. Еврейские интеллигенты и полуинтеллигенты выступают деятельнейшими соучастниками почти во всех политических покушениях. Они же сумели провести вовсе программы преобразований и во все резолюции бесчисленных митингов полное уравнение евреев в правах с коренным населением. Точно так же и тот факт, что русское студенчество находилось и находится под еврейским влиянием, неоспорим, как и то, что в русской смуте огромную роль сыграл еврейский «бунд». Впрочем, в первое время смуты сами евреи не только не скрывали своего участия в ней, но и с гордостью кричали, что русская революция – «произведение великого духа еврейской партии», что «мы дали вам Бога – дадим и царя и т.п. (См. Липранди А. Л. (Волынец). Равноправие и еврейский вопрос. Харьков, 1911год. Очень интересное и содержательное исследование.)

Достаточно припомнить имена главных вожаков нашей смуты: Гершуни, Рубанович, Гоц, Швейцер, Рутенберг, Азеф, Чернов, Бакай, Роза Бриллиант и прочие и прочие. Все сплошь евреи, как евреями же оказались в печати и обществе пристанодержатели революции жидокадетского лагеря. Убийство великого князя Сергея Александровича организовано Розой Бриллиант. Главарём московского вооружённого восстания явился Мовша Струнский. Бунт на «Потемкине Таврическом» налажен был Фельдманом. Группой максималистов социал-революционеров – этой , по отзыву А. Л. Липранди, зловреднейшей революционно-анархической шайки, совершившей бесчисленные террористические преступления, заправляла Фейга Элькина. Знаменитый «совет рабочих депутатов», игравший некоторое время роль революционного правительства в Петербурге, руководился такой компанией, как Бронштейн, Гревер, Эдилькен, Гольдберг, Фейт, Мацелев, Бруссер; сам председатель совета Хрусталёв оказался евреем Носарём. Отставной лейтенант Шмидт, главарь севастопольского бунта хвастался, что он орудие евреев. Трудно не присоединиться к словам такого знатока еврейского вопроса, как г-н Липранди :     «Вот кто скрывался за кулисами «русской» революции и кому Россия обязана потрясениями, унижениями и разорением последних лет! Вот чьими благородными побуждениями разорваны бомбами и расстреляны из браунингов 50000 русских людей, виновных только в том, что они — русские! Вот по велению какого синедриона Россия принуждена была заключить позорный мир и в течение пяти лет терзалась анархией и заливалась кровью своих сынов». («Народоубийство»)

Мнение Михаила Осиповича разделяют многие исследователи, в том числе и протоиерей Лев Лебедев: « Кроме того, революция в России — еврейская революция ещё и потому, что евреи являются самыми активными революционерами в царской Империи».

Почему революция «подлейшая»? Всё тот же Меньшиков писал: « Едва начался XX век, и дальнейшее внедрение инородцев – главным образом евреев – породило подлейшую из революций, именно 1905 года, — подлейшую потому, что она действовала в союзе с Японией и опираясь на её победы».

Действия японской разведки на территории России скрупулёзно описал О. Платонов: «   Самая страшная война против России велась не на поле боя, а за спиной сражающихся русских солдат. В начале 1904 года японская разведывательная служба организует целую сеть подрывных и шпионских организаций, формировавшихся из враждебных России революционных элементов. Организация щедро снабжалась деньгами на ведение революционной работы и шпионажа. В Западной Европе эту сеть возглавляет бывший военный атташе в Петербурге полковник Матоир Акаши, руководивший этими организациями из Стокгольма. В июле 1904 года Акаши через террористку Веру Засулич устанавливает контакт с Лениным и Плехановым, совместно разрабатывается план революционной работы. Япония выделяет деньги на организацию забастовок и беспорядков в России, через подставных лиц и организации финансирует профсоюзные фонды поддержки бастующих под руководством революционеров-шпионов. Через Акаши и его людей революционеры получа- ют 750 тыс. иен на покупку оружия, а 4 января 1905 года на японские деньги Ленин выпускает первый номер большевистской газеты «Вперед», призывая к свержению русского государственного строя. 40 тыс. иен выделяет Япония на организацию восстания на Черноморском флоте, дабы предотвратить его передислокацию на Дальний Восток.

Русская разведка сумела выйти на подрывной антирусский центр полковника Акаши не сразу. Но, установив его, она внедрила туда своего агента, который периодически сообщал в Петербург о планах Акаши.

При встречах с революционерами полковник Акаши настаивал на организации вооруженных повстанческих отрядов численностью до 100 тыс. человек, давая понять, что японское правительство готово за свой счет вооружить эти отряды. «Мы готовы, — говорил революционерам Акаши, — помогать вам материально на приобретение оружия, но самое главное, чтобы движению этому не давать остывать и вносить таким образом в русское общество элемент постоянного возбуждения и протеста против правительства».

В России Акаши имел сеть агентов, через которых поддерживал связь с революционными партиями на местах.

Особый упор Акаши делает на работу среди революционеров национальных окраин Закавказья, Финляндии, Польши. Он организовывает крупные транспорты оружия в Тифлис, Баку и Батум.».

Начало смуты 1905-1907 годов положило стилизованное под крестный ход «мирное» шествие рабочих под руководством главы «Собрания русских фабрично-заводских рабочих Петербурга», священника Георгия Гапона к Зимнему дворцу 9 января 1905 года. Эта хорошо просчитанная, широкомасштабная гнусная провокация вошла в историю под названием «Кровавое воскресенье».

Это событие гораздо важнее, чем создание Петросовета или Декабрьское восстание в Москве, поэтому остановимся именно на нём. Ни у кого не возникает сомнений по поводу того, что начало «Русской революции» не было ни стихийным, ни исключительной заслугой «вождя» революции, «хохлацкого попа», завербованного Сергеем Зубатовым , толстовца и христианского социалиста Георгия Гапона. Несмотря на его ораторские способности, знание психологии масс, дерзость, восторженные отзывы поклонников (включая Бориса Савинкова) и живучий миф, этот амбициозный честолюбец был лишь пешкой в чужой игре, «козлом на поводке», тем полезным идиотом, который выгоден до поры. Гораздо серьёзнее фигура «правой руки» Гапона, боевика-эсера Петра (Пинхаса) Рутенберга, начальника инструментальных мастерских Путиловского завода, ставшего позднее палачом для кумира рабочих. Судя по всему, именно Рутенберг и был организатором «шествия» к царю, которое изначально планировалось как «кровавая постановка, призванная стать катализатором государственного переворота и революции в России». Поэтому к 11 колоннам рабочих присоединилось две колонны боевиков от подпольных террористических организаций (эсеров, эсдеков, анархистов и прочих).

Помогали Пинхасу Рутенбергу «инженер революции», казначей РСДРП и поставщик оружия и бомб Л. Красин и писатель М. Горький, петербургское пристанище которого стало на время штабом восстания, а также миллионер Савва Морозов, снабжавший деньгами эту группу заговорщиков.

Здесь важно отметить такой момент: вопреки сложившемуся мнению о том, что у революции единого центра не было, это утверждение верно только наполовину. Видимого – не было, но закулисный центр присутствовал всегда и организовывал события в соответствии с планами мировых банкиров и их глобальным коммунистическим Проектом. Вот мнение княгини Васильчиковой-Вяземской по этому поводу: « В 1905 году все думали, что смута явилась следствием неудачной кампании. Теперь мы знаем, что она была подготовлена интернациональной организацией и оказалась генеральной репетицией того, что случилось в 1917 году. Директивы были ясные и определённые, силки расставлены умелой опытной рукой, и если революция (1905 года) сорвалась, то это не было виной организовавшей её интернациональной шайки».

А вот «откровение» ученика Парвуса и лучшего друга Троцкого масона Христиана Раковского: « «Они» изолировали дипломатически царя для русско-японской войны, и Соединённые Штаты финансировали Японию; говоря точно , это сделал Яков Шифф, глава банка Кун, Леб и К, являющегося наследником дома Ротшильдов, откуда и происходил Шифф. Он имел такую власть, что добился того, что государства, имеющие колониальные владения в Азии, поддержали создание японской империи, склонной к ксенофобии; и эту ксенофобию Европа уже чувствует на себе. Из лагеря пленных прибыли в Петроград лучшие борцы, натренированные как революционные агенты; они были туда засланы из Америки с разрешения Японии, полученного через лиц, её финансировавших. Русско-японская война, благодаря организованному поражению Царской армии, вызвала революцию 1905 года, которая хотя и была преждевременной, но чуть не завершилась триумфом. Если она и не победила, то создала необходимые политические условия для победы в 1917 году».

В этом мире ничего «случайного» не бывает. И события 9 января 1905 года не случайно произошли через неделю после сдачи нашими войсками Порт-Артура. «Точно так же и политические забастовки в разных концах Российской империи в последующие несколько дней (10 – 16 января 1905года), якобы, в ответ на расстрел «мирного» шествия к Зимнему Дворцу, изобличают широкий заговор, заранее учитывающий планировавшуюся провокацию 9 января . Москва, Варшава, Лодзь, Подмосковье и другие города и регионы были «тут же» переведены на рельсы революции не без расчёта на дату 9 января. Ведь собрать людей и провести демонстрацию, организовать забастовку – дело не одного дня, а, бывает, не одной недели. Значит, о готовящейся заговорщиками в Санкт-Петербурге бойне знали заранее организаторы, принимая её в расчёт, – написал Лев Гунин в обширной главе, посвящённой «кровавому воскресенью», в книге «Другой Холокост». Ещё одна выдержка из этого труда: « Но в тени этого страшного события прячутся ещё два события начала января 1905 года, о которых как-то «забывают» журналисты и широкая публика. Это забастовка на Путиловском заводе в Санкт-Петербурге, начавшаяся 3 января 1905 года, а затем и всеобщая забастовка с 8 января 1905 года, в которой участвовало 150 тысяч человек, и которая сопровождалась массовыми собраниями рабочих. Это означает, что война против царского правительства уже была запущена ещё до расстрела рабочей демонстрации. Это также означает, что всё так было подстроено, чтобы у народных масс создалось впечатление о расстреле рабочего шествия как об ответе царского режима на всеобщую забастовку. Забастовка и локальные манифестации, баррикады в нескольких местах Санкт-Петербурга, и саботаж выхода газет, работы типографий , почты и телеграфа: нужны были заговорщикам для того, чтобы сорвать любые действия правительства по предупреждению шествия. Из дальнейших событий (включая трагедию 9 января) выясняется, что эту ситуацию заговорщики лихо использовали для срыва ареста Георгия Гапона и его подельников, провала доведения да народа указа о незаконности шествия , для помех в пресечении деятельности его организаторов и т. д. Забастовка остановила работу почти всех типографий. Газеты не выходили. Перемещение по городу без собственных транспортных средств становилось проблемой. Умелая и тотальная организация, широкая координация действий, информированность на уровне высших государственных чиновников и высокая оперативность были не под силу ни одной подпольной организации, или их союзу. Такая широчайшая операция, требовавшая, к тому же, огромных финансовых средств, могла осуществляться лишь самой мощной в мире разведкой, какой являлась англо-американская с «пристёгнутой» к ней японской. Уже только по этому одному можно с уверенностью назвать главных зачинщиков и военных преступников: это группа высших руководителей Англии и Соединённых Штатов и еврейских банкиров этих двух стран».

Кстати, под крышей Путиловского завода «бригада» террористов Рутенберга разместилась тоже не случайно. А. И. Путилов был, наряду с дядей Троцкого Абрамом Животовским, акционером Русско-Азиатского банка…

Как утверждает О. Платонов, знаменитая «Петиция» была разработана ещё в марте 1904 года тайной «пятеркой», куда, помимо самого Гапона, входили А. Карелин, Д. Кузин, И. Васильев, Н. Варнашин. Наглое Обращение к Царю, практически ультиматум, провокационное, содержащее наряду с экономическими и политические требования (к примеру, созыв Учредительного собрания), было невыполнимо при условии сохранения монархии. Начиная с 6-го января «петиция» зачитывалась во всех 11 отделах Собрания, но не целиком – ведомым на заклание вредно знать всё…

Свои зловещие роли в описываемых событиях сыграли как сам С.Ю. Витте (на тот момент глава Комитета министров), так и его протеже: министр финансов В. Коковцев, прозванный народом «Витте 2», и занявший место убитого террористами главы МВД В.К. Плеве  либеральнейший князь П. Святополк-Мирский. « 7 января 1905 года В.Н. Коковцев информировал царя о забастовке в столице, скрывая всю серьёзность ситуации. Он заверил императора, что поговорит с заводчиками и фабрикантами, они пойдут навстречу требованиям рабочих, и всё будет « о кей». Но на встрече с промышленниками Коковцев не только не оказал на них давления, но наоборот, советовал не идти на встречу требованиям рабочих и обещал поддержку. Коковцева заботили лишь иностранные кредиты и биржевые курсы. В своих воспоминаниях В. Н. Коковцев отмечает, что трагедия 9 января 1905 года была использована французскими (и от себя добавим, англо-американскими) банкирами как предлог отказать России в необходимых ей займах. «Влияние события 9-го января на второй вопрос уже прямо затронувший меня, как Министра финансов, — на ход моих переговоров по заключению внешних займов для получения средств на ведение войны и на поддержание нашего денежного обращения – было гораздо более реально. Оно прошло почти бесследно для заключения займа в Германии, так как операция с заключением 4,5 % займа мне удалась, но имело самые глубокие последствия на ход переговоров во Франции» . (Лев Гунин)

7 января содержание петиции стало известно царскому правительству. Содержащиеся в ней политические требования, предполагавшие ограничение самодержавия, оказались неприемлемы . В правительственных сообщениях они расценивались как « дерзкие». Вопрос о принятии петиции в правящих кругах не обсуждался.

Вечером 8-го января к председателю Комитета министров Витте прибывает депутация интеллигентов под руководством М. Горького с требованием предотвратить кровопролитие. Хитрый Витте «умывает руки», отсылая ходатаев к министру Святополк-Мирскому, которому он якобы позвонил. На самом деле министр внутренних дел физически не мог принять их, потому что после окончания совещания в Петербурге убыл на доклад к Царю в Царское Село. Вот что написал об этом А. Корелин в эссе «Сергей Юльевич Витте»: « Весьма неприглядным было поведение Витте в начале января 1905 года, когда ему ещё раз предоставилась возможность повлиять на ход событий, приведших к революционному взрыву. Он знал и о готовящемся шествии рабочих к Зимнему дворцу, и о содержании их петиции. Накануне , 8 января, у министра внутренних дел состоялось совещание по этому вопросу, на котором Витте, ссылаясь на отсутствие официального приглашения, не был. Вечером того же дня к нему пришла депутация общественных деятелей и писателей, убеждавших его предпринять какие-либо шаги, чтобы избежать трагедии. В ответ на эту просьбу Витте заявил, что это дело его никак не касается, оно не входит в компетенцию председателя Комитета министров. Зато после 9 января он стал во всём винить правительство, и в первую очередь Святополк-Мирского за его слабость и нераспорядительность. В беседе с В. Н. Коковцевым он заявил, что не имел никакого представления о готовящейся демонстрации, резко осуждал МВД и неоднократно произносил фразу: «Расстреливать безоружных людей, идущих к своему Царю с его портретами и образами, — это просто возмутительно… Об этом он поведал и в ряде интервью для западной прессы, утверждая, что если бы он был в то время во главе правительства, то поступил бы просто – поручил бы кому-нибудь принять петицию и предложить рабочим разойтись».

Эти «друзья», выгораживая каждый себя, совсем заврались, а Святополк-Мирский, кроме преступной халатности, виноват вот ещё в чём: « Со своей стороны, княгиня Е.А. Святополк-Мирская утверждала, что её муж, тогдашний министр внутренних дел Пётр Дмитриевич Святополк-Мирский, под нажимом Коковцева, озабоченного биржевыми курсами, был вынужден отправиться к царю в Царское Село с просьбой отменить военное положение. Согласно догадке Д. Любимова, Святополк-Мирский грубо дезинформировал царя относительно серьёзности положения в столице, и приехал от него, «имея в портфеле» отмену военного положения. Этот доклад Святополк-Мирский сделал 8 января 1905 года в 23 часа 40 минут, после чего несколько наиболее приближённых к государю лиц обсуждали с царём положение, приблизительно до 2-х часов после полуночи. Отмена военного положения была страшной ошибкой. Всё, что сообщалось монарху 8 января, не соответствовало действительности и представляло ситуацию в розовых красках». (Лев Гунин)

Приведём ещё одну выдержку из книги Гунина «Другой Холокост», весьма любопытную, полностью изобличающую заговорщиков: «Начальник Петербургского охранного отделения — А. В. Герасимов — вспоминал:

«До позднего вечера в окружении Государя не знали, как поступить. Мне передавали, что Государь хотел выйти к рабочим — но этому решительно воспротивились его родственники во главе с Великим князем Владимиром Александровичем. По их настоянию Царь не поехал в Петербург из Царского Села, предоставив распоряжаться Великому князю Владимиру Александровичу, который тогда был командующим войсками Петербургского военного округа. Именно Владимир Александрович руководил действиями войск в день «красного воскресенья».

Если верить материалам о шествии 9 января 1905 года в газета «Искра» (Љ 86), то перед началом этого сатанинского фарса Гапон заявил:

«Если (…) не пропустят, то мы силой прорвемся. Если войска будут в нас стрелять, мы будем обороняться. Часть войск перейдет на нашу сторону, и тогда мы устроим революцию. Устроим баррикады, разгромим оружейные магазины, разобьем тюрьму, займем телеграф и телефон. Эсеры обещали бомбы (…) и наша возьмёт».

Вот ещё одно подтверждение того, что в рядах демонстрантов находились вооружённые боевики, а также — слухов о том, что боевики не только стреляли в солдат, но и метали бомбы.

Владимир Александрович фон Поссе, дедушка моего родственника, барона Владимира Сергеевича, как-то склонил Гапона к интервью, и тот, не скрываясь, заявил:

«Чем династия Романовых лучше династии Гапонов? Романовы — династия Гольштинская, Гапоны — хохлацкая».

Беседуя с Георгием Гапоном, Владимир Александрович попросил его представить, что вот, допустим, царь собственноручно принял петицию от организуемого «Гапоном» (в действительности: англо-американской разведкой и теневым мировым еврейским правительством) шествия. Гапон заявил в ответ:

«Я упал бы перед ним на колени и убедил его при мне же написать указ об амнистии всех политических. Мы бы вышли с царём на балкон, я прочёл бы народу указ. Всеобщее ликование. С этого момента я — первый советник царя и фактический правитель России».

Владимир Александрович тогда спросил, а что, по мнению Гапона, случится, если царь не примет петицию.

И на это Гапон не поленился дать ответ:

«Тогда было бы то же, что и при отказе принять делегацию. Всеобщее восстание, и я во главе его».

Вот что (а не принятие петиции царём) было целью устроителей Кровавого Воскресенья. Если бы не состоялся расстрел шествия рабочих к Зимнему Дворцу, тогда «мероприятие» заговорщиков провалилось бы, и на сей случай у них был приготовлен альтернативный план. По устному признанию орудия мирового сионизма и еврейского мракобесия, Петра Рутенберга (подлинного главаря банды, спровоцировавшей Кровавое Воскресенье), а также согласно мемуарам бывшего начальника петербургского охранного отделения Герасимова, Пётр Рутенберг планировал убийство царя, рассчитывая застрелить его, если Николай выйдет на балкон Зимнего дворца для обращения к народу».

* * *

«Шествие от Нарвской заставы возглавлялось самим Гапоном, который постоянно выкрикивал: « Если нам будет отказано, то у нас нет больше Царя». Колонна подошла к Обводному каналу, где путь ей преградили ряды солдат. Офицеры предлагали всё сильнее напиравшей толпе остановиться, но она не подчинилась. Последовали первые залпы, холостые. Толпа готова была уже вернуться, но Гапон и его помощники шли вперёд и увлекали за собой толпу. Раздались боевые выстрелы.   (…)    Всего 9 января оказалось 96 человек убитых (в том числе околоточный надзиратель) и до 333 человек раненых, из коих умерли до 27 января еще 34 человека (в том числе один помощник пристава)». Итак, всего было убито 130 человек и около 300 ранено.[6] Так завершилась заранее спланированная акция революционеров. В тот же день стали распускаться самые невероятные слухи о тысячах расстрелянных и о том, что расстрел специально организован садистом-Царем, пожелавшим крови рабочих.

Вечером 9 января Гапон пишет клеветническую подстрекательскук листовку:

«9 января 12 часов ночи. Солдатам и офицерам, убивавшим свою невинных братьев, их жен и детей и всем угнетателям народа мое пастырское проклятие; солдатам, которые будут помогать народу добиваться свободы, мое благословение. Их солдатскую клятву изменнику Царю, приказавшему пролить неповинную кровь народную, разрешаю.

Священник Георгий Гапон»

Г. Гапон сразу же после трагических событий бежал за границу, где с помощью одного английского журналиста состряпал воспоминания, в которых частично приоткрыл свои связи, чем вызвал беспокойство сил, стоявших за его спиной. Получал деньги от японского правительства, но не напрямую, естественно, а через некоего Сокова, японского агента, выдававшего себя за богача.[8] После амнистии вернулся в Россию, поддерживал связи с полицией, хвастал, что обладает важнейшими документами, от опубликования которых может непоздоровиться многим. В марте 1906 года был убит группой боевиков при личном участии Рутенберга, якобы по приказу эсеровского ЦК (в который тогда входил провокатор Азеф) за связь с полицией.».( О. Платонов «История русского народа в 20 веке»)

Удивительные метаморфозы порой происходят с «несгибаемыми борцами» за народное дело, готовыми жертвовать чужими жизнями без счёта, когда возникает реальная угроза их собственной шкуре…

Работавший в последнее время под прикрытием петербургского градоначальника Фуллона (а потому недоступный полиции) «козлище» в священническом облачении – поп Гапон — при первых же выстрелах армейского оцепления забыл о призывах: «Долой самодержавие!» и «Свобода или смерть!», упал на землю, а потом вместе с «поводырём» — Рутенбергом юркнул в подворотню. Там бросил и крест, и облачение, переоделся в гражданское платье. Уходил дворами в сопровождении некоего «сочувствующего» полицейского. Объявился на квартире Горького, где бился в истерике: «Куда вы меня спрячете?», пока его стриг и брил ему бороду сам Савва Морозов.

Пинхас Рутенберг пришёл позже, так как, по версии Л.Гунина, «отмечался» в Английском посольстве. Кстати сказать, гневное воззвание к рабочим от 10 января 1905 года за Гапона писал тот же Пинхас. Его перу принадлежат, к примеру, и такие строки: « Так отмстим же, братья, проклятому народом царю и всему его змеиному отродью, министрам, всем грабителям несчастной русской земли. Смерть им всем!»

Через пару дней Гапон при содействии писателя Д. Батюшкова смылся за рубеж, не став дожидаться фальшивого паспорта…

Савве Морозову Гапон сразу не понравился. В разговоре с М. Горьким вечером 9-го января предприниматель произнёс: « А куда сунули попа? Ух, противная фигура! Свиней пасти я не доверил бы этому вождю людей. Но если даже такой, — он брезгливо сморщился, проглотив какое-то слово, — может двигать тысячами людей, значит: дело Романовых и монархии – дохлое дело!» (М. Горький «Савва Морозов»)…

«19 января, обращаясь к рабочим, Царь дал правильную оценку событиям «кровавого воскресенья»: « Прискорбные события, с печальными, но неизбежными последствиями смуты, произошли оттого, что вы дали себя вовлечь в заблуждение и обман изменниками и врагами нашей страны. Приглашая вас идти подавать Мне прошение о нуждах ваших, они поднимали вас на бунт против Меня и Моего правительства, насильно отрывая вас от честного труда в такое время, когда все истинно русские люди должны дружно и не покладая рук работать на одоление нашего упорного внешнего врага».

Сотрудничавший с «прогрессивной общественностью» князь Святополк-Мирский был отправлен в отставку. Новым министром внутренних дел стал опытный государственный деятель Булыгин. Чтобы подавить беспорядки в столице, учреждается должность Санкт-Петербургского генерал-губернатора (им стал Д.Ф. Трепов), которому предоставляются чрезвычайные полномочия. Трепов сумел найти правильную линию поведения. В довольно короткий срок он восстановил в Петербурге порядок, приунывшая было Петербургская администрация пришла в себя, выполняя чёткие и ясные приказы Трепова. Каждый день у Трепова были встречи то с фабрикантами , то с представителями рабочих или других слоёв населения. Где надо он не боялся проявить твёрдость, понимая, что разгул подрывных элементов и анархии будет стоить многократно больших жертв. Его знаменитый приказ войскам «патронов не жалеть», несмотря на его внешнюю кровожадность, на самом деле остановил кровопролитие. Толпы, поджигаемые подрывными элементами, побоялись войск после этого энергичного приказа, и ни одного выстрела за этот день дано не было». ( О. Платонов)

Ни Булыгин, ни Трепов с бунтовщиками не церемонились. В ночь с 10 на 11 января были арестованы 7 из 8 писателей и учёных, входивших в «депутацию» во главе с Горьким, которая 8 января нанесла визит Витте. Самого Горького, сбежавшего в Ригу, жандармы задержали 11 января на квартире у сожительницы – актрисы М. Андреевой и препроводили в Петропавловскую крепость. Во время обыска Горький пытался уничтожить улики, вспоминает в своих мемуарах некто Марджанишвили. Он отмечает, что « Горький привёз с собою из Петербурга часть реликвий после расстрела рабочих», но старый слуга М.Ф. Андреевой успел бросить в топившуюся печь   «все реликвии, в том числе красное знамя, кажется, Выборгского района».

Кроме возглавления « депутации» (чуть ли не Временного правительства), господину А.М. Пешкову вменялось: составление прокламации «о кровавом злодеянии царизма» с призывом к вооружённому восстанию, участие в организации шествия к Зимнему и сношение с революционными партиями. «Буревестник» отрицал очевидное, включая участие в революционной деятельности, хотя привлекался по делам о государственных преступлениях уже в пятый раз…

В одиночной камере «Хламида» стал быстро хиреть, что и стало поводом ходатайства его жены Е Пешковой об освобождении писателя. В поддержку арестанта была проведена целая кампания: « В его защиту выступили «как один»   всемирно знаменитые зарубежные деятели искусства, литературы, философии, науки и культуры: Э. де Амичис, Г. Гауптман, Т. Гарди, Г Деледда, А.Франс, Б. Кроче, О. Роден, Дж. Мередит, М. Раписарди, Дж. Пуччини и прочие, из Италии, Германии, Франции, Англии и других стран. В Риме, Гамбурге и других городах Европы в знак протеста состоялись студенческие демонстрации». (Л. Гунин)

«Под давлением мировой общественности» Горький 14 февраля 1905 года был освобождён из темницы. Правда, под залог и под надзор полиции. Залог в 10 тысяч рублей предоставил не кто иной, как подопечный Красина Савва Морозов.

В ноябре того же года «поднадзорный» Пешков вступил в ряды РСДРП.

После подавления Декабрьского вооружённого восстания в Москве, Горький уехал в Финляндию в начале 1906 года, откуда сбежал в Стокгольм, чему поспособствовал Ленин. Компанию Горькому составила «гражданская жена», уже упомянутая нами М. Андреева, бывшая актриса МХТ и бывшая любовница С. Морозова (впоследствии отсудившая у вдовы убитого Красиным богача и его детей наследство).

Из Швеции Максим Горький перебрался в Берлин. «В Германии Горький начал энергичную кампанию против подготовлявшегося министерством Витте -Дурново внешнего займа. В страстном воззвании, озаглавленном «Не давайте денег русскому правительству», Горький доказывал европейским капиталистам, что, поддерживая представителей русского старого режима в один из самых критических для него моментов, они душат молодую свободу русского народа. Той же страстной ненавистью к правительству проникнуто письмо Горького к председателю французского «Общества друзей русского народа», Анатолю Франсу. Весной 1906 г. Горький отправился в Америку. Первые шаги его на американской почве прошли блестяще. Всякое его слово подхватывалось, за каждым шагом следили; составился особый комитет американских писателей, с Марком Твеном во главе, чтобы дать ему торжественный банкет. И все это через несколько дней сменилось всеобщим негодованием. Содержатель отеля, где поселился Горький, узнав, что «законная» жена Горького осталась в России, а сопровождавшая его дама — только «гражданская» его жена, попросил его оставить отель. Этот отказ повлиял не на одних только содержателей других отелей, тоже не пустивших к себе Горького. Твен поспешил отказаться от банкета; печать ополчилась против «безнравственности» Горького. Ему пришлось оставить Америку, все еще не освободившуюся от гнета условной мещанской морали и лицемерного англо-саксонского cant’a. Вернувшись в Европу, Горький поселился на острове Капри, где, как и вообще во всей Италии, пользуется чрезвычайной популярностью. Став эмигрантом, Горький тесно примкнул к партийной работе русской социал-демократии, принимая деятельное участие в съездах, изданиях и других начинаниях партии.».

В 1913 году, после объявления амнистии по случаю 300-летия Дома Романовых, писатель вернулся в Россию, чтобы продолжить свою подрывную деятельность…

А как сложилась судьба уроженца Полтавской губернии, внука раввина, друга эсера Б. Савинкова и ближайшего соратника попа Гапона Пинхаса Моисеевича Рутенберга? После событий 9-го января 1905 года «Пинхас Рутенберг также уехал за границу, где по решению ЦК эсеров он был назначен руководителем Военной организации партии. Летом 1905-го принимал участие в неудачной попытке доставить оружие в Россию на пароходе «Джон Крафтон». Осенью 1905 года был арестован, освободили его согласно Манифесту от 17 октября. Тогда же, в соответствии с этим манифестом, смог вернуться в Россию и Гапон. В ноябре-декабре 1905 года П. Рутенберг руководил боевой дружиной в одном из рабочих районов Петербурга. За границей, где Гапона встречали как героя, он издал свои воспоминания. Гонорары позволяли ему широко жить, и он их раздавал революционерам, в том числе и В. Ленину. Летом 1905 года Гапон был завербован полицией, контактировал с ним П. Рачковский — руководитель политического отдела полиции. Тогда же он стал склонять к сотрудничеству с полицией и П. Рутенберга. После этого Рутенберг отправился в Гельсингфорс (Хельсинки), доложил обо всем ЦК, и ему было поручено убить Гапона и Рачковского. Азеф — руководитель Боевой организации, опасаясь своего разоблачения, единолично разрешил ликвидировать только Гапона. Надо было убедить рабочих в «предательстве» Гапона. Во время очередной встречи Гапона с Рутенбергом один из рабочих переоделся извозчиком и услышал весь разговор, во время которого Гапон уговаривал Рутенберга быть осведомителем. 28 марта в Озерках под Петербургом Гапон был повешен.».

«Отойдя от революционного движения, П. Рутенберг в 1906 году уехал в Германию, с 1907 по 1915 год жил в Италии. Именно тогда он вернулся в иудаизм и открыто принял идеи сионизма. Работал инженером, изобрел новую систему строительства плотин для гидроэлектростанций. Одно время жил у Максима Горького на Капри. Создал в Италии общество «Про кауза эбраика», отстаивающее интересы евреев в послевоенном «мировом устройстве». Еще шла первая мировая война. В работе общества участвовал сионистский деятель из Екатеринослава Бер Борохов. В 1915 году П. Рутенберг уехал в США, где опубликовал статью «Национальное возрождение еврейского народа». Его призыв к созданию Еврейского легиона встретил поддержку у Д. Бен-Гуриона. Там же, в США, подготовил полный план ирригации Эрец-Исраэль.

В феврале 1917 года он вернулся в Россию. Глава Временного правительства А. Керенский назначил его заместителем губернского комиссара.

В октябре П.Рутенберг стал помощником Н.Кимкина — уполномоченного правительства по «водворению порядка в Петрограде». В дни октябрьской революции Рутенберг предлагал арестовать и казнить В.Ленина и Л.Троцкого. Но во время штурма Зимнего сам был арестован и шесть месяцев провел в Петропавловской крепости. Освобожден по ходатайству М.Горького и А.Коллонтай. Затем работал в Москве. После объявления советскими властями «красного террора» Пинхас Рутенберг бежал в Киев — столицу тогда независимой Украины, затем в Одессе руководил снабжением во французской военной администрации.

В 1919 году Рутенберг покинул Россию уже навсегда. Он уехал в Палестину, где начал электрификацию страны. Помогал В. Жаботинскому создавать так называемую еврейскую самооборону во время арабских беспорядков в Иерусалиме в апреле 1920 года. Тогда же начал борьбу за получение концессии на использование вод рек Иордана и Ярмука для нужд электроснабжения. В этом его поддерживали У. Черчилль и Х. Вейцман». (сайт Хроно)

Ставший видным сионистом Рутенберг вовсе не покинул глобальный космополитический Проект, как кому-то может показаться, просто из-под начала Якоба Шиффа (США) перешёл под начало Уолтера Ротшильда (Великобритания)…

В произведении «Фома Гордеев» устами главного героя Горький глаголет: « Россия по-прежнему страдает своей хронической болезнью – избытком мерзавцев, и мы, разночинцы, с удовольствием пополняем их толпы». Замечательно сказано Горьким … о себе и себе подобных. К сожалению, сегодня в России эта «хроническая болезнь» обострилась донельзя.

* * *

Коснёмся такого «деликатного» вопроса как отношение священноначалия Русской Церкви к революции и монаршей власти в период смутных 1905-1907 годов.

Несмотря на первое заявление св. Синода (от 14 января 1905 года), осудившее революционеров, в дальнейшем его позиция характеризуется как «неопределённость», оправдываемая «аполитичностью» или «надпартийностью» церковных институтов. А объясняется этот отход от проповеди и охранения традиционных ценностей скорее не теплохладностью, а «толерантностью», основанной на нежелании чрезмерного подчинения светской власти и глухом недовольстве порядком вещей, установленном ещё при Петре Первом. Но это, как говорится, «полбеды», гораздо серьёзнее богословское забвение сакрального принципа верховной власти, того, что Царь не просто верховный правитель или «Хозяин земли Русской», а Помазанник Божий. Что сопровождалось профанацией веры, забалтыванием главного, самооправданием с использованием широко толкуемого тезиса апостола Павла: «Нет власти не от Бога»…

На тот момент большинство членов Синода в глубине души были вовсе не монархистами, а либеральными демократами, с соответствующей мотивацией своего поведения, которым желанной была бы власть президентская, а не монархия, даже ограниченная конституцией.

На фоне смуты, когда поднялась стихийная волна народной реакции, накрывавшая радикальных отщепенцев, архиереи «били по своим», осуждая не революционеров и богопротивных провокаторов, а простых русских людей, скопом записываемых в «погромщики». Это вызывало недоумение у паствы и замешательство у рядовых священников. О тех днях протоиерей Лев Лебедев в историческом труде «Великороссия: жизненный путь» писал следующее: « Революционные выступления в России после окончания войны не кончились, но даже начали возрастать, так как вдохновлялись и оплачивались не только Японией. Но всё чаще революционеры стали натыкаться на стихийное противодействие Русского народа. В июле в Нижнем Новгороде портовые рабочие разгромили революционную демонстрацию . В Балашове толпа народа осадила здание, где собрались земцы и интеллигенция, и только личное вмешательство П.А. Столыпина спасло заседавших. По мере тог, как ширилась в октябре всеобщая политическая стачка, росло и сопротивление ей. В Москве крепко побили студентов. После демонстрации с красными знамёнами в Томске 20 октября собравшаяся толпа начала преследовать демонстрантов. Те заперлись в здании театра и стали стрелять, тогда их (200 человек) сожгли вместе с театром. Зловеще разделение произошло даже в церковной иерархии. Так, митрополит С-Петербургский Антоний (Вадковский) держался либеральных позиций, а митрополит Московский Владимир (Богоявленский) , причисленный к лику святых в 1981 году, особым воззванием 16 октября 1905 года призвал Русский народ к борьбе со смутой, что вскоре было осуждено Синодом(!). Воззвание подействовало: в Москве начали работу многие предприятия, начались выступления под национальными флагами».

Либералов церковных встречали «на ура» либералы политические (многие из которых, прежде всего, были масонами), тот же С.Ю. Витте. Первым от них получил нагоняй митрополит Московский Владимир (Богоявленский). За что? «В самый разгар всероссийской забастовки в октябре 1905 года он распорядился прочитать во всех московских церквях слово «Что нам делать в эти тревожные дни?», которое было составлено им совместно с епископом Никоном (Рождественским). В слове шла речь о преступных антихристианских замыслах составителей «Протоколов Сионских мудрецов». Современные революционные события прямо увязывались с содержанием знаменитых «Протоколов». Слово произвело в Москве сильное впечатление. Однако либеральное духовенство, особенно профессора Духовной академии, подняли страшный гвалт, обвиняя святого архипастыря в «провокации» и «черносотенной агитации». Под давлением правительства Витте Св. Синод вынес порицание московскому митрополиту. Но владыка продолжал публично поддерживать монархистов и открыто призывал всех вступать в Союз Русского Народа, поучая: «Кто чувствует себя русским, тому естественно быть членом Союза Русского Народа».

Государь находился в затруднительном положении, его обвиняли во всех бедах (с больной головы – на здоровую) России и неудачах Правительства, и он, как никогда, нуждался в поддержке со стороны знаковых фигур Церкви. А этого-то как раз и не было. Поэтому император Николай Второй подумывал даже поменять состав Синода. Вот что об этом говорит доктор исторических наук М. Бабкин в одном из своих интервью: «— Почему царь не сменил состав Синода? Или юридически это было невозможно?

— Юридически легко. Проблема была в том, что буквально все духовенство, по крайней мере наиболее активная его часть, считало недопустимым «вмешательство светской власти» в церковные дела. То есть смена императором состава высшего органа церковного управления могла вызвать взрыв недовольства.

— А все же были попытки обновить Синод?

— Были. В 1905 году император, видя, что первенствующий член Синода митрополит Санкт-Петербургский Антоний (Вадковский) уклоняется от борьбы с революционными настроениями общества, решил его сменить на иерарха «твердых взглядов и убеждений». Выбор пал на епископа Житомирского Антония (Храповицкого). Тот был молодой, образованный, известный на всю страну проповедник правомонархических взглядов. Столичный митрополит считал вопрос о своем выводе за штат настолько решенным, что с житомирским архиереем вел беседы о своем дальнейшем пребывании в пределах Петербургской епархии. Однако Антоний Храповицкий открыто заявил, что «устранение законного иерарха светской властью является делом антиканоническим» и что по этой причине он не станет занимать столичной митрополии. В результате владыка Антоний Вадковский смещен не был».

Ещё одна выдержка из этого же интереснейшего интервью М. Бабкина: «— Каково было отношение разных церковных кругов к Первой российской революции?

— В период Первой революции Синод занимал двойственную позицию. Я проследил пошагово вынесенные им определения на протяжении 1905–1907 годов. На первом этапе революции Синод демонстративно отрешался от политики. Осуждая насилие, он не делал различия между революционерами и их противниками. Монархисты чувствовали, что у них нет поддержки церкви. Представители правых партий писали в Синод: давайте же что-то делать, необходимо поддержать монархию, защищать древние устои. Но линия Синода никак не менялась. И только когда революция пошла на спад, со второй половины 1906 года, Синод изменил свою линию. То есть, когда стало понятно, кто победил, он явно перешел на сторону монархии, начал призывать паству к защите устоев, осуждать революционеров. Тогда же Синод разрешил священникам принимать участие в работе правомонархических организаций, чем был во многом обусловлен расцвет их деятельности. Однако высший орган церковного управления продолжал издавать акты, в которых отмечалось, что духовенство должно быть вне политики. И поэтому священники любых политических взглядов могли найти в определениях Синода обоснование любых своих действий.

— А были такие священники, которые участвовали в революционном движении?

— По официальным сведениям, обнародованным обер-прокурором, лишь незначительная часть церковных пастырей поддержала революцию: несколько сотен из почти 50-тысячного общего числа священников Русской церкви. То есть в среднем — буквально единицы на епархию. Тем не менее тот факт, что обер-прокуратура признала наличие антимонархических взглядов у части священнослужителей, весьма симптоматичен: умалчивать о таком явлении, судя по всему, стало просто невозможно.

— Как Синод относился к тем священникам, которые принимали участие в революции?

— В 1906 году Синод принял определенные меры по политическому, с позволения сказать, оправданию священно- и церковнослужителей, замеченных в революционном движении. Поскольку участие в народных волнениях влекло за собой наказание со стороны действующего законодательства, то представителям духовенства, принимавшим в них участие, грозили высылка или тюремное заключение. Однако Синод, «войдя в положение», добился, чтобы их дела были переданы из ведомства Министерства внутренних дел на усмотрение епархиальных властей. Те же подвергали провинившихся церковным взысканиям, избавив тем самым виновных от административно-уголовных наказаний».

Весьма важны для понимания происходящего перипетии, связанные с восстановлением Патриаршества на Руси. Предоставим слово протоиерею Льву Лебедеву: « В 1904 – начале 1905 года на волне поднимавшегося демократического и революционного брожения в Церкви и в обществе пошли усиленные разговоры не только о конституции, парламенте и т.п., но и о необходимости созыва Поместного Собора Русской Церкви и восстановления Патриаршества. « Общественность» использовала и это чисто церковное желание, полагая, что Патриаршество может послужить ограничению, ил ослаблению царской власти. Либералы и демократы не знали, что возрождение Патриаршества давно было мыслью и желанием самого Николая II. В этом вопросе он разошёлся со своим учителем Победоносцевым, считавшим, что Патриаршество возрождать не нужно, но достаточно все усилия направить на укрепление Православного Самодержавия».   Далее: «Вот теперь обратимся к тому, с чего начали данную часть повествования – к рождению, по предстательству Серафима Саровского, Наследника, названного в честь Царя Алексея Михайловича. Через несколько месяцев после этого радостного события, в разгар Японской войны, в начале революции и разговоров о Патриаршестве, в начале 1905 г. у Царя и Царицы возникли порыв и идея, которыми объясняется очень многое, во всяком случае, самое главное во всей их прекрасной жизни. Венценосные Супруги, разумеется, в глубоком секрете, обратились к С.-Петербургскому митрополиту Антонию (Вадковскому) за благословением на то, чтобы им всецело посвятить себя служению Богу, постригшись в монашество! Государь при этом желал оставаться Регентом до совершеннолетия Наследника Царевича Алексея. Антоний уклонился от благословения на такой поразительный и для него совершенно неожиданный шаг, сославшись на большую опасность дела в связи с войной и начавшейся смутой. Тогда и до недавнего времени об этом не знал никто. Сведения сообщил проф. М.В. Зызыкин (со ссылкой на мемуары очевидца события – товарища (заместителя) обер-прокурора Синода того времени) в докладе о Предсоборном присутствии 1906 г., опубликованном русской газетой «Наша страна» (Буэнос-Айрес, Аргентина) в номере за 21 января 1950 г. Как видно, Государь не удовлетворился ответом митрополита, хотя по смирению настаивать на своём не стал. В марте 1905 г. участники весенней сессии Синода – виднейшие архиереи Русской Церкви представлялись Государю. Они уже решили ходатайствовать о созыве первого (за 200 с лишним лет!) Поместного Собора Церкви с тем, чтобы восстановить Патриаршество и избрать Патриарха. В радушной беседе с ними Николай II сказал, что сам «много думал» об этом, изучил и текущую литературу вопроса и «историю патриаршества на Руси и его значение в дни великой смуты междуцарствия (1612 г.) и пришёл к заключению, что время назрело и что для России, переживающей новые смутные дни, Патриарх и для Церкви и для государства необходим», и спросил их, намечен ли ими кандидат в Патриархи? Архиереи неопределенно промолчали, конкретного кандидата ещё не наметилось. Тогда Государь спросил, а что если он сам предложит им кандидата? «Кто же он?» – заинтересовались епископы. «Кандидат этот – я, – ответил Царь. – По соглашению с Императрицей я оставляю Престол моему сыну и учреждаю при нём регентство из Государыни Императрицы и брата моего Михаила, а сам принимаю монашество и священный сан, с ним вместе предлагая себя вам в Патриархи. Угоден ли я вам? И что вы на это скажете?» Поражённые столь неожиданным предложением синодалы молчали. Подождав несколько мгновений, Государь окинул их пристальным взглядом, молча встал, поклонился и вышел».

Ещё цитата из труда Лебедева: «Великороссия могла вернуться в то состояние, в котором, в XVII в., она была не только – Третий Рим, но ещё и Новый Иерусалим! Но теперь, в XX в., это был бы Новый Иерусалим, оснащённый всей мощью современной индустрии и вооружений, уже, как мы видели, возымевший реально власть влиять на дела мировые (если только не руководить ими!), мiром знаемый и признаваемый, как одна из самых великих держав! Ради этого Русский Царь и Царица, безгранично любящие друг друга, молодые (ему шёл 37-й, а ей – 33-й год!) согласились прекратить супружескую жизнь, пожертвовать ею… Прав был владыка Антоний (Храповицкий), когда вспоминая ту беседу с Царём, восклицал: «Нам надо было бы в ноги ему! А мы… промолчали!»

Царь понял, что не только мірская, но и церковная общественность в лице иерархии Церкви не готова принять его предложения, не может понять сейчас значение замысла и оценить перспективу, не созрела. А настаивать на своём Царь не мог, т.к. в этом случае принятие его воли не было бы свободной волей, желанием самой Церкви, а снова – актом её подчинения, что лишало бы смысла всё задуманное им преобразование. Ему оставалось одно – ждать. Поэтому Государь, разрешив и одобрив начало работы по подготовке Поместного Собора с выборами Патриарха в виде открывшегося по его указу в 1906 г. Предсоборного совещания, вместе с тем откладывал созыв самого Собора на неопределённое время. К тому находились и вполне уважительные внешние причины, – сперва смута 1905–1907 г.г., потом начало войны в 1914 г. Но теперь можно с большой вероятностью сказать, что не в этих только причинах было дело: подав идею великого плана, Государь ожидал, когда она овладеет сознанием самой иерархии.

А Российские архиереи, словно напуганные тем, что Царь станет Патриархом, не сговариваясь, молчали и обсуждали всё, что угодно, только не это предложение, тем паче, что сам Государь больше никогда не возвращался к нему»…

В ноябре 1905 года супруга великого князя Петра Николаевича Милица привела в императорский дворец Григория Распутина, молитвы которого помогают страдавшему гемофилией цесаревичу Алексею. В течение последующих десяти лет он будет вхож во дворец и пользоваться большим влиянием. Для одних – «царский друг», «человек Божий» и даже «пророк», для других – безграмотный «самозванец», «авантюрист», «святой чёрт»; фигура, объединившая в ненависти к себе не только либеральных оппозиционеров, жаждущих свержения Царя и переформатирования России исторической, но и крайне правых русских деятелей. Ходатай пред Царём от толщи народной (минуя прослойку ревнивых архиереев), «яблоко раздора» между Думой и Церковью, «средоточие зла», невыносимое для разновеликих и разношерстных врагов Третьего Рима, которые в итоге убили старца 17 декабря 1916 года. Эта ритуальная расправа стала саднящей раной на сердце последнего Самодержца…

Здесь мы забежим немного вперёд, но это необходимо сделать, чтобы не дробить общую картину. Итак,   вполне естественно и логично то, что инициаторы заговора против Распутина из церковной среды (тот же митрополит Владимир Богоявленский, растерзанный в январе 1918 года в Киеве бандой украинцев-самостийников) оказались в феврале 1917 года на стороне противников Царя, во главе тех, кто отверг монархическую идею и радостно благословил «благоверное Временное правительство».

Как писал М.Бабкин: «Духовенство (в силу своего социального положения) не могло принять те методы борьбы за реформы, которые использовались обществом: участие в забастовочном движении и применение методов вооружённой борьбы. Оно не могло напрямую требовать у царской власти проведения церковных преобразований и не стремилось встать в открытую оппозицию царю. Однако священнослужители РПЦ могли оказывать идеологическое воздействие на православную паству, в первую очередь, на политическое сознание многомиллионного российского крестьянства. И в период Февральской революции 1917 года духовенство широко воспользовалось этой возможностью с целью узаконить в сознании паствы свержение монархии ради достижения своих целей по получению независимости от государства».(«События первой русской революции и святейший Синод», 2008 год)

Кощунственно оправдывая сдачу Помазанника свершением якобы «промысла Божия», первосвященники достигли своих корыстных целей лишь на время и вскоре за сие «деяние» сполна получили заслуженную «награду» от новой — «безбожной» — власти…

Тему измены (очень важную для понимания логики дальнейшей российской истории) подробно раскрывает М.Бабкин в интервью А. Механику 12 марта 2012 года: «— И вот наступает Февральская революция. С одной стороны, все ждали революцию, что-то носилось в воздухе. С другой — все было достаточно неожиданно. Как в этой ситуации повели себя иерархи, Синод?

— Как известно, революционные события начали разворачиваться 23 февраля. В те дни Синод не принимал никаких мер, чтобы успокоить народ, чтобы оказать поддержку монархии. В год 90-летия Февральской революции Солженицын писал: «В дни величайшей катастрофы России церковь — и не попыталась спасти, образумить страну». В самом деле: 26 и 27 февраля царские сановники — обер-прокурор Синода Раев и его заместитель князь Жевахов обращались к собранию высших духовных лиц с просьбами выпустить послание в поддержку монархии. Но первенствующий член Синода митрополит Киевский Владимир (Богоявленский) отказался это сделать.

Как известно, Николай II отрекся от престола в ночь со 2 на 3 марта. Но еще днем 2-го числа на квартире московского митрополита прошло частное заседание членов Синода. Тогда же было принято решение войти в связь с Временным правительством.

— То есть Синод не сопротивлялся революции, свержению монархии?

— Ситуация сложнее. Император Николай II отрекся от престола за себя и за сына в пользу своего брата — великого князя Михаила Александровича. А Михаил Александрович не отрекался от престола. То, что он якобы отрекся в пользу Временного правительства, — лишь расхожий миф. На самом деле 3 марта он передал вопрос о будущей форме правления на усмотрение Учредительного собрания. А до созыва этого собрания он призвал всех граждан подчиняться Временному правительству. Иными словами, после 3 марта Россия фактически стояла на распутье. На Учредительном собрании должно было решиться: быть стране монархией в той или иной форме (понятно, что, скорее всего, конституционной) или быть ей республикой.

Первое при новой власти заседание Святейшего синода состоялось 4 марта. На нем присутствовал новый синодальный обер-прокурор Львов. По протоколам я установил, что на том заседании (если не раньше) была достигнута определенная договоренность между Синодом и новой властью. Временное правительство обещало не вмешиваться в дела церкви и предоставить той свободу в управлении. В обмен на это Синод обещал принять меры по успокоению населения и сформировать в обществе представление о законности смены власти. С 6 марта Синод действительно начал выпускать соответствующие определения и послания.

Уже 7 марта дом Романовых стал именоваться Синодом «царствовавшим», то есть в прошедшем времени. И это при том, что юридически Россия оставалась империей, монархией*. Своими определениями от 6–8 и 18 марта Синод распорядился исправить все богослужебные чины, в которых поминался «царствовавший» (по версии Синода) дом. Вместо молитв о де-юре царствующем доме следовало возносить прошения о «Благоверном Временном правительстве». Отметим, что титул «благоверный» — сакральный. Это был богослужебный титул наследника престола. Кроме того, до революции в одном из тропарей утрени звучало такое обращение к Божьей Матери: «Всепетая Богородице, спаси Благоверного Императора нашего, ему же повелела еси правити». А после 7 марта стало звучать: «…спаси Благоверное Временное правительство наше, ему же повелела еси правити». То есть получалось, что Временное правительство правит по повелению Божьей Матери.

Еще через два дня, 9 марта, Синод обратился с посланием «К верным чадам Православной Российской Церкви по поводу переживаемых ныне событий». Оно начиналось так: «Свершилась воля Божия. Россия вступила на путь новой государственной жизни. Да благословит Господь нашу великую Родину счастьем и славой на ея новом пути». Тем самым высший орган церковного управления фактически признал государственный переворот правомочным, а революционные события объявил как свершившуюся «волю Божию».

В тот же день Синод распорядился приводить паству к присяге новой власти. То есть он стремился закрепить завоевания революции и придать ей необратимый характер. Причем в ряде вопросов позиция Синода оказалась радикальнее позиции Временного правительства.».(«Церковь и революция» )

* * *

После заключения Портсмутского мирного договора с Японией в августе 1905 года ситуация внутри России отнюдь не улучшилась. Во второй половине сентября началась стачка московских рабочих, которая уже в первых числах октября переросла во всероссийскую политическую забастовку. Бастовали рабочие и студенты, врачи и чиновники, артисты… Стачка железнодорожников и связистов парализовала всю жизнь страны. «Огонь революции» раздували в городах либералы «Союза освобождения» и социал-демократы, в деревне старались эсеры. Местами стачки перерастали в вооружённые выступления, и подавить это движение простым ужесточением репрессий не удавалось.

Ухудшилась ситуация в экономике, страна остро нуждалась в западных кредитах, условием выдачи которых были всё те же – либеральные реформы. Ещё до войны с Японией император Николай Второй думал о необходимых преобразованиях: восстановлении упразднённого Петром Первым земского управления, возрождении Патриаршества, народного представительства и т.п. Но это нужно было делать постепенно. К сожалению, война, революция и созданные ими проблемы требовали быстрого решения. А всё опутавший заговор и его многочисленные агенты подталкивали Государя выбрать из двух зол – военная диктатура или либеральные реформы – второе, худшее.

Космополит с натурой иезуита С. Витте убеждал Царя, дескать, в сложившихся условиях подавить смуту силой не удастся, да и диктатура якобы невозможна: нет ни достаточного количества войск, ни подходящего диктатора. А посему только он, Витте, став премьер-министром и запустив реформы, сможет преодолеть кризис. В записке царю от 9 октября 1905 года этот «всеподданнейший» лжец вещал: «Волнение, охватившее разнообразные слои русского общества, не может быть рассматриваемо как следствие частичных несовершенств государственного и социального устроения, только как результат организованных действий крайних партий. Корни этого явления, несомненно, лежат глубже…   Россия переросла форму существующего строя. Она стремится к строю правовому на основе гражданской свободы».

Государь провёл неделю в раздумьях и сомнениях. Последней каплей, определившей его решение, стал отказ великого князя Николая Николаевича от предложения стать «диктатором» и высказывание Д. Трепова в поддержку инициатив Витте. На великого князя Николая Николаевича большую надежду возлагали «правые» и граф Фредерикс, но 15-го октября случилось вот что: « По прибытии в Петергоф граф Фредерикс поехал домой, где я его встретил. Министр двора пошёл переодеваться. В это время прибыл великий князь Николай Николаевич. Я его провёл в кабинет Фредерикса, но когда пошёл предупредить графа, великий князь последовал за мною и вошёл в уборную. Я удалился, напомнив графу, что через несколько минут ему надо ехать во дворец. Из кабинета я слышал громкий взволнованный голос Николая Николаевича. Чрез несколько минут великий князь выбежал из уборной, вскочил в свой автомобиль и уехал. За ним вышел граф Фредерикс и, садясь в свою коляску, сказал мне:

— Как я разочаровался», — и приказал его ожидать

Пред завтраком граф рассказал мне, что когда он, обрадованный приездом Николая Николаевича, сказал ему, что его приезд ждали, чтобы назначить диктатором, великий князь, будучи в каком-то неестественном возбуждении, выхватил револьвер и закричал:

— Если государь не примет программы Витте и захочет назначить меня диктатором, я застрелюсь у него на глазах из этого самого револьвера. Надо ехать к государю. Я заехал к тебе, чтобы сказать то, что только что сказал. Поддержи во что бы то ни стало Витте. Это необходимо для блага нас и России.

— И затем вы видели, как он убежал, как сумасшедший». (А.А. Мосолов «При дворе последнего Российского императора»)

Хотя «граф Полусахалинский» — Витте – внушал только недоверие очень многим, « злые языки говорили, что он стремится своими мероприятиями свергнуть монархический строй и стать президентом республиканской России», у Николая Второго не оставалось иного выхода. Витте назначили председателем Совета министров, а 17 октября Царь подписал Манифест, даровавший «основы гражданской свободы». «Оказавшись почти в одиночестве, — пишет О. Платонов,- и не чувствуя серьёзной поддержки со стороны ближайшего окружения, Царь был вынужден подписать Манифест, ограничивавший его власть и ставивший государственную администрацию под контроль Государственной Думы. Этим Манифестом даровались гражданам свободы: свобода совести, слова, собраний, союзов, неприкосновенность личности и жилища. Все классы населения получали право избирать депутатов в Государственную Думу, получившую законодательный характер».

В пику Витте («всеподлейшему») министром внутренних дел сделали П.Н. Дурново. Вот как этого выдающегося государственного деятеля характеризовал в книге своих воспоминаний Владимир Гурко: « Вообще, Дурново, несомненно, обладал прозорливым государственным умом и стоял в этом отношении неизмеримо выше Витте. Скажу больше, среди всех государственных деятеле той эпохи он выделялся и разносторонними знаниями, и независимостью суждений, и мужеством высказывать своё мнение, независимо от того, встречало ли оно сочувствие среди присутствующих или нет. Философским умом, глубоким проникновением в народную психику Дурново, правда, не отличался, но зато он был в высшей степени реальным политиком. (…)   Выпавшая на долю Дурново в конце 1905 года задача была до чрезвычайности трудна, причём она, несомненно, осложнялась свойствами главы правительства, с которыми, как ни на есть, Дурново приходилось, хотя бы и в ничтожной степени, считаться или же вести борьбу.»

Манифест 17 октября, вопреки ожиданиям, не внёс успокоения в страну. А где-то общественное брожение только усилилось. Алексей Щербаков в книге «1905 год. Прелюдия катастрофы» растолковывает: « Да, либералы отказались от лозунгов свержения самодержавия. Всеобщая забастовка пошла на спад – либералы стали готовиться к выборам в Думу. Но даже они воспринимали Манифест как первый этап «большого пути», рассчитывая дожать правительство до любимой им конституции уже легальными методами. А вот ни рабочим, ни крестьянам Манифест не дал ровным счётом ничего. Для рабочего же движения все демократические свободы являлись лишь средством. Понятно, что легальная газета лучше, чем нелегальная, да и собираться удобнее не в лесу, а в каком-нибудь зале. И если служащие , чьи профсоюзы преследовали чисто политические цели, прекратили забастовки, то вновь созданные реальные рабочие организации продолжали давить на предпринимателей.

«Изданный под влиянием народных волнений Манифест 30 октября, давший России конституцию, ударил, словно хмель, в головы людям и , вместо успокоения, вызвал волнения на почве непонимания сущности реформы или стремления сейчас же явочным порядком осуществить все свободы и «народовластие». Эти сумбурные настроения в значительной мере подогревались широкой пропагандой социалистических партий» (генерал А.И. Деникин)

Что касается крайне левых, ими Манифест был расценен как слабость власти. Значит ещё «немого, ещё чуть-чуть» и будет «власть трудящихся». Тем более, что эсеры, как мы увидим дальше, уже не могли остановить своих людей. Их боевики просто-напросто не подчинялись руководству. Да и эсдеки опасались оказаться на обочине».

После издания Манифеста свой пост обер-прокурора Святейшего Синода покинул старейший консерватор К.П. Победоносцев — «тайный правитель России», не согласный с нововведениями. Хотя до этого сам рекомендовал Витте на высокий пост: « — Витте подкуплен революцией, Ваше Величество. Он мечтает сделаться первым президентом российской республики. Он спорщик и крикун, но вместе с тем он достойный ученик школы Вашего отца. Его крупнейшей заслугой является введение у нас золотого денежного обращения, и у него масса друзей среди финансовых тузов Парижа. Быть может, ему удастся восстановить за границей наш кредит». И действительно, Витте удалось и реформы запустить, и заем во Франции в два с половиной миллиарда франков получить, и основы существующего строя неслабо поколебать…

20 апреля 1906 года, когда революция, в общем, была усмирена, Николай Второй одним указом уволил и Витте и Дурново. А 8 июля того же года председателем Совета министров стал противник «великих потрясений» П.А. Столыпин, мужественный человек, принявший вызов террористов – «Не запугаете!»…

* * *

Незадолго до издания Манифеста, 13 октября 1905 года, в ходе Всеобщей стачки при поддержке «Союза освобождения» (Струве, Милюков) образовался «Совет рабочих депутатов города Петербурга» под председательством П.Носаря. Беспартийный Носарь являлся формальным главой Совета, истинным же предводителем крайне левых стал прибывший из эмиграции Лев Троцкий. Ему помогали подтянувшиеся чуть позже международные авантюристы Парвус и Дейч, которых « благословил» куратор политэмигрантов по линии Ротшильдов, лидер австрийских социал-демократов Виктор Адлер. В тени этой троицы как-то затерялся большевик Красин.

Прибывший в Россию лишь в ноябре Ленин настороженно отнёсся к кипучей деятельности «мессианских» друзей, их радикализм не одобрял, считал преждевременным. В дурацкое положение эти «межрайонцы» поставили и помогавших им меньшевиков…

26 ноября арестовали Носаря, 3 декабря – сменившего его Троцкого. Чашу терпения властей переполнила публикация «Финансового манифеста» пера господина Парвуса — 2 декабря 1905 года.

В январе 1906 года «повязали» и растерявшего свой авторитет и зачисленного в ряды «теоретиков» Парвуса-Гельфанда.

После непродолжительного заключения в тюрьме друзей сослали в Сибирь, по пути куда они и сбежали, чтобы вскоре объявиться в Европе. Естественно, что каждому из этой «троицы» помогали с деньгами, документами, убежищем, проводниками и т.п. представители некой тайной могущественной силы. Также вполне естественно, что эта сила действовала не в интересах американского, фашистского, «белого» Проекта окончательного мироустройства. Она – плоть от плоти британского, космополитического, «цветного» Проекта.

В допросе Х. Раковского (Ландовский «Красная симфония») есть такие, многое объясняющие, строки: « Читали ли вы биографию Троцкого? Припомните её первый революционный период. Он ещё совсем молодой человек: после своего бегства из Сибири он жил некоторое время среди эмигрантов в Лондоне, Париже и Швейцарии. Ленин, Плеханов, Мартов и прочие главари смотрят на него только как на обещающего новообращённого.. Но он уже осмеливается во время первого раскола держаться независимо, пытаясь стать арбитром объединения. В 1905 году ему исполняется 25 лет, и он возвращается в Россию один, без партии и без собственной организации. Прочитайте отчёты о революции 1905 года, не прочищенные Сталиным; например, Луначарского, который не был троцкистом. Троцкий является первой фигурой во время революции в Петрограде. Это действительно так и было. Только он один выходит из неё, обретя влияние и популярность. Ни Ленин, ни Плеханов, ни Мартов не завоёвывают популярность. Они только сохраняют её или даже несколько утрачивают. Как и почему возвышается неведомый Троцкий, одним взмахом приобретающий власть более высокую, чем та, которую имели самые старые и влиятельные революционеры? Очень просто: он женится. Вместе с ним прибывает в Россию его жена – Седова. Знаете вы, кто она такая? Она дочь Животовского, объединённого с банкирами Варбургами, компаньонами и родственниками Якова Шиффа, то есть той финансовой группы, которая, как я говорил, финансировала также революцию 1905 года. Здесь причина, почему Троцкий одним махом становится во главе революционного списка».

Дополним слова видного троцкиста соображениями других авторов о «демонах революции».

Историк Ю. Юмельянов в книге «Троцкий. Мифы и личность» пишет: « Создаётся впечатление, что представитель влиятельных финансовых кругов Парвус (и, видимо, не он один) делал всё от себя зависящее, чтобы приход к власти социал-демократов в западно-европейских странах не привёл к краху капиталистической системы. Но, выражая интересы межнациональных финансовых группировок, он явно был заинтересован в том, чтобы национальная буржуазия различных стран была поставлена под контроль международных монополий и надгосударственных структур интегрированной Европы. В конечном счёте, история 20 века в Западной Европе пошла именно по пути, который намечал Парвус».

Парвус и Троцкий попробовали реализовать свой лево-глобалистский проект в 1905 году, во время первой «русской революции». Используя свои связи и финансовые возможности, эта «сладкая парочка» возглавила Исполком петербургского Совета – по сути, главный, реальный орган управления бунтовщиками. « При этом под эгидой Совета был выпущен некий «Финансовый манифест», в котором население России призывали всячески подрывать русский рубль: « Следует отказаться от амортизационных выплат, так как и вообще от всех выплат в пользу государства. При заключении любых сделок, включая заработной платы, оплата должна производиться золотом, а в случае, если сумма не превышает 5 рублей, полновесной монетой. Все депозиты должны быть отозваны из сберегательных банков и из государственного банка и выплаты должны производиться золотом».

Понятно, что в данном случае Троцкий и Парвус выступали в качестве глашатаев мировой финансовой олигархии, которая стремилась свергнуть русское самодержавие с тем, чтобы установить свой контроль над богатствами России. Готовилась грандиозная сделка, которая была сорвана русской армией и полицией. Мятеж подавили потому, что русский народ его не принял, а русская армия оставалась верной Царю. К сожалению, в 1917 этой армии уже не будет…

В заключение этой главы приведём невесёлые размышления великого князя Александра Михайловича о главных виновниках катастрофы 1917 года. «Императорский строй мог бы существовать до сих пор, если бы «красная опасность» исчерпывалась такими людьми, как Толстой и Кропоткин, террористами, как Ленин или Плеханов, старыми психопатками, как Брешко-Брешковская или же Фигнер или авантюристами типа Савинкова и Азефа. Как это бывает с каждой заразительной болезнью, настоящая опасность революции заключалась в многочисленных носителях заразы: мышах, крысах и насекомых…

Или ж, выражаясь более литературно, следует признать, что большинство русской аристократии и интеллигенции составляло армию разносчиков заразы. Трон Романовых пал не под напором предтеч советов или же юношей-бомбистов, но носителей аристократических фамилий и придворных знати, банкиров, издателей, адвокатов, профессоров и др. общественных деятелей, живших щедротами Империи.

Царь сумел бы удовлетворить нужды русских рабочих и крестьян; полиция справилась бы с террористами! Но было совершенно напрасным трудом пытаться угодить многочисленным претендентам в министры, революционерам, записанным в шестую Книгу российского дворянства, и оппозиционным бюрократам, воспитанным в русских университетах.

Как надо было поступить с теми великосветскими русскими дамами, которые по целым дням ездили из дома в дом и распространяли самые гнусные слухи про Царя и Царицу? Как надо было поступить в отношении тех двух отпрысков стариннейшего рода князей Долгоруких, которые присоединились к врагам монархии? Что надо было сделать с ректором Московского университета, который превратил это старейшее русское высшее учебное заведение в рассадник революционеров?

Что следовало сделать с графом Витте, возведенным Александром III из простых чиновников в министры, специальностью которого было снабжать газетных репортеров скандальными историями, дискредитировавшими Царскую семью? Что нужно было сделать с профессорами наших университетов, которые провозглашали с высоты своих кафедр, что Петр Великий родился и умер негодяем? Что следовало сделать с нашими газетами, которые встречали ликованиями наши неудачи на японском фронте?

Как надо было поступить с теми членами Государственной Думы, которые с радостными лицами слушали сплетни клеветников, клявшихся, что между Царским Селом и ставкой Гинденбурга существовал беспроволочный телеграф? Что следовало сделать с теми командующими вверенных им Царем армий, которые интересовались нарастанием антимонархических стремлений в тылу армий, более, чем победами над немцами на фронте? Как надо было поступить с теми ветеринарными врачами, которые, собравшись для обсуждения мер борьбы с эпизоотиями, внезапно вынесли резолюцию, требовавшую образования радикального кабинета?».