РОЛЬ ГРАФА М.Н.МУРАВЬЁВА В РУССКО-ПОЛЬСКОМ СПОРЕ Часть 2

Александр БЕНДИН
доктор исторических наук, профессор кафедры богословия Института теологии Белорусского государственного университета

РОЛЬ ГРАФА М.Н.МУРАВЬЁВА В РУССКО-ПОЛЬСКОМ СПОРЕ ОБ ИДЕНТИЧНОСТИ СЕВЕРО-ЗАПАДНОГО КРАЯ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ

Часть II (читать Часть I)

После отмены крепостного права в 1861 г. и начавшихся политических волнений вопрос о том, кто будет определять идентичность Северо-Западного края, польская дворянская элита, поддерживаемая католическим клиром, или православно-русские социальные низы, начал приобретать для правительства и его противников все большую актуальность. Нарастающее стремление польского дворянства добиться отторжения территории Северо-Западного края от России, «ибо это земля польская, а не русская», вывело решение этого вопроса на уровень вооруженного противоборства, которое начала партия «красных» польских революционеров.
В январе 1863 г. в Царстве Польском вспыхнуло вооруженное восстание, затем боевые действия распространились и на губернии Северо-Западного края. Хотя при генерал-губернаторе Назимове были разбиты основные силы повстанцев, его административные мероприятия, направленные на подавление восстания, оказывались малоэффективными и не удовлетворяли Петербург.
Назначение генерал-губернатором Северо-Западного края М.Н.Муравьева, состоявшееся 1 мая 1863 г., ознаменовало решительную смену курса правительства в этом важном для империи регионе. Позиция, занятая М.Н.Муравьевым по вопросу об идентичности края и его будущем, резко расходилась с настроениями и взглядами, которые были характерны для большинства высших правительственных чиновников.
Вот как писал об этом сам М. Н.Муравьев: «Я неоднократно имел свидания и разговоры об устройстве края с разными правительственными лицами; мне сильно сочувствовали, но, к сожалению, большинство высших лиц увлекалось полонизмом и идеями сближения со взглядами европейских держав на наш Западный край. Они не знали ни истории края, ни настоящего его положения, а еще того менее не знали ни польского характера, ни всегдашних враждебных тенденций его к России. Они не могли понять мысли об окончательном слиянии того края с Россией, они считали его польским (?), ставя ни во что все русское, господствующее там числом население».
Свою управленческую деятельность в крае Виленский генерал-губернатор начал с организации эффективной системы мер по борьбе с вооруженными выступлениями польской шляхты и повстанческим террором, направленным на устрашение мирных жителей, верных российской монархии. Вооруженная борьба, которую вели повстанческие отряды, преследовала цель восстановления польского господства над Северо-Западным краем.
В Манифесте подпольного Временного провинциального правительства Литвы и Белоруссии, изданного в Вильно 1 февраля 1863 г. говорилось, что «польское правительство передает помещичьим и государственным крестьянам навечно без выкупа и платежей землю, которой они до сих пор владели, а все законы русского правительства отменяет, ибо это земля польская, а не русская. Крестьяне обязаны за это, подобно шляхте, защищать польский край, гражданами которого с сего дня они являются».
В ответ новый начальник края своими продуманными и решительными мерами в короткий срок окончательно подавил вооруженные выступления польской шляхты и приступил к политике системного обрусения края. Социально-экономические и культурные реформы, начатые им, ставили своей целью изменить сложившееся не в пользу России соотношение сил между польско-католической элитой края и крестьянским православным большинством, между католичеством и православием.
Речь шла о кардинальных волевых решениях, призванных внести принципиальные перемены в содержание и функционирование краевых идентификационных механизмов – социальных, конфессиональных, этнических и культурно-образовательных. Как подчеркивал известный славяновед А.Ф.Гильфердинг: «Подавление вооружённого восстания есть только, и самое лёгкое, начало дела, дело будет, собственно, впереди, дело возвращения русской народности в Западной Руси того значения, которое ей принадлежит по праву. Дело это потребует постоянного участия всего русского общества в дружном содействии правительству. Оно потребует не столько действий против польского элемента, сколько действий в пользу русского народа”.
М. Н.Муравьёв разработал и реализовал комплекс мер, который можно определить как программу социально-экономической, культурной и этнической модернизации белорусского крестьянства. (Преобразования в этнической Литве – особая тема, которая не входит в задачи нашего исследования). Реформы, проведённые в интересах крестьянского большинства, придали процессам модернизации края системный характер. В категориях своего времени эти реформы были представлены как политика «обрусения края». Этнический маркер этой политики недвусмысленно указывал на ее социальные и конфессиональные приоритеты, получившие идейное обоснование.
Сам М.Н.Муравьёв характеризовал содержание своих реформ следующим образом: «Русскому правительству следовало бы соорудить в Вильне памятник с надписью «Польскому мятежу – благодарная Россия». Важнейшим, труднейшим и первостепенным делом в Северо-Западном крае является не укрощение мною польского, в сущности, бессильного мятежа, но восстановление в древнем искони русском Западном и Литовском крае его коренных, исторических, русских начал и бесспорного, преобладающего первенства над чуждыми России, пришлыми элементами».
Содержание “системы” управления и реформирования Северо-Западного края, созданной М.Н.Муравьевым, свидетельствовало о том, что имперская политика на этой территории радикально изменила свои приоритеты. Прежние политико-стратегические задачи сохранения российского господства, реализация которых допускала компромиссы с польскими землевладельцами и Римско-католической церковью на основе сословной солидарности и принципов имперской веротерпимости, приобретали теперь новое социально-этническое и конфессиональное измерение. Выбор, сделанный в пользу защиты интересов западнорусского крестьянства и Русской православной церкви, определил новый вектор политики России в отношении её западных окраин − ускорение процессов интеграции с центральными губерниями на основе формирования русской идентичности Северо-Западного края.
Новый политический курс основывался на признании этнической однородности всех русских (белорусов, малороссов и великороссов), которые населяли Российскую империю. Реализация этого курса должна была служить практическим подтверждением решения Западного комитета 1864 г. о том, что “Северо-Западный край является русским, составляющим древнее достояние России”.
Принципиальная новизна политических решений М.Н.Муравьева заключалась в том, что впервые в Российской империи было сформулировано идейное обоснование для активного проведения системных региональных реформ. Они не только ускорили процесс социально-экономического и правового освобождения крестьян, начатый в 1861 г., но и позволили внести принципиальные изменения в положение сословий, этнических групп и конфессий Северо-Западного края.
Реформы М.Н.Муравьева, соответствовавшие критериям модернизации (образование, социально-экономическая и административно-правовая эмансипация) представляли собой политическую форму идеологии русского национализма, в качестве идеологов которого выступали М.Н.Катков и А.Ф.Гильфердинг, И.С.Аксаков. В качестве идейной мотивации для проведения реформ в пользу русского населения края эти публицисты и ученые указывали на общерусскую этническую солидарность, конкретным проявлением которой должно было стать восстановление исторической справедливости по отношению к угнетенному белорусскому народу.
Газета «День», издаваемая И. С. Аксаковым так писала об этом национальном долге образованной России: «Мы виноваты перед вами; простите нас… Мы, русское общество, как будто забыли о существовании Белоруссии; мы долгое время не знали о той глухой, неизвестной борьбе, которую вели белорусы за свою народность и веру со своими могущественными, сильными, хитрыми и богатыми, со всех сторон окружающими их врагами – польщизной и латинством».
Русский национализм, предлагаемый российской общественностью генерал-губернатору Муравьеву, по своему содержанию выходил за рамки усвоенного бюрократией донационального сословно-династического имперского патриотизма .
Новая политическая практика, порожденная чрезвычайными обстоятельствами, вызвала необходимость модернизации идейных основ той политики, которую традиционно проводило правительство в западных регионах Российской империи. Идеи русского национализма, основанные на исторических традициях местного православного населения, в специфических условиях Северо-Западного края показали свою способность к распространению и воздействию на политические решения администрации. Поэтому меры, принятые М. Н. Муравьевым с целью «утвердить благосостояние сельского населения», имели ярко выраженную целевую идеологическую мотивацию. Это позволило придать им точную этническую и конфессиональную направленность, сформулированную в категориях «восстановления и упрочения русской народности и православия».
Начало процесса деколонизации края М. Н. Муравьев усматривал в достижении полной экономической независимости крестьян от польских помещиков-землевладельцев на условиях более выгодных, нежели у крестьян центральной России, увеличении земельных наделов, повышении интенсивности труда и развитии крестьянского самоуправления.
Речь шла об «окончательном утверждении крестьянской собственности и водворении на прочном основании «начало русской народности и православия… потому что, все дело наиболее заключается в сельском населении, которое в душе русское, но было загнано и забито. Паны называли его быдлом».
Таким образом, важнейшая социальная группа населения, занимавшая низшее место в правовой, экономической и социокультурной иерархии края стала приоритетным объектом этнически ориентированной политики модернизации. В тоже время часть польского дворянства, – высшего сословия, претендовавшего на монополию в общественной жизни региона, было подвергнуто политическим репрессиям, экономическим санкциям и культурным ограничениям. Тем самым были созданы необходимые социально-правовые и экономические условия для начала постепенного преодоления негативных коннотаций, связанных с этнонимом «русский», которое в сознании польской элиты и местного общества фактически трансформировалось в соционим. Еще более важным было частичное разрушение экономических институтов, на которых базировалась польская колониальная эксплуатация западнорусского крестьянства.
Концептуальный поворот, совершенный М.Н.Муравьевым в политике региональной модернизации, внес принципиальные изменения в исторически сложившееся соотношение сил между двумя главными социально-этническими группами, влиявшими на процессы определения идентичности Северо-Западного края. Глубокие социально-экономические преобразования, сделанные российской администрацией в пользу местного крестьянства, способствовали позитивным переменам в восприятии этнонима «русский». В результате – свободное, экономически независимое от польских помещиков русское (белорусы и малороссы) крестьянство постепенно начинает играть определяющую роль в общественных и государственных представлениях об идентичности региона.
Начатый М.Н.Муравьевым процесс глубинных преобразований социально-экономического положения крестьянства имел в Северо-Западном крае свои уникальные, отличительные черты. Их своеобразие проявлялось в том, что региональный процесс модернизации края после восстания 1863 г. начал осуществляться в форме системного обрусения, а деколонизация края проводилась в форме ограниченной реконкисты, призванной сократить влияние польского дворянства и Римско-католической церкви на крестьянское население края.
Свою непосредственную задачу генерал-губернатор видел в том, чтобы с помощью специальных мер и связанных между собой реформ остановить, а затем обратить вспять польско-католическую экспансию и вызванные ею процессы усиления польской идентичности Северо-Западного края. Системно структурированные социально-экономические и культурно-образовательные реформы, предпринятые им в защиту «православия и русской народности», должны были предотвратить всякие попытки польского национального движения считать край польским, и на этом основании воссоединить его с этнической Польшей.

Фотография Манифеста 22 января 1863 г.6. Что нужно сделать для сокращения культурных различий?

Вызов польского дворянства был не только политическим, но и социально-экономическим, идеологическим и культурно-психологическим, иными словами – экспансионистским. Мобилизующий эффект этого вызова усиливался тем, что польское национальное движение выступало под католическими знаменами, угрожая не только целостности Российской империи, но и существованию православия в Литве и Белоруссии. Память об унии, упразднённой в 1839 г., питала надежды местных польских сепаратистов заполучить поддержку воссоединённого с православием крестьянства .
Поэтому ответные действия М.Н.Муравьёва, осуществляемые в форме чрезвычайной интеграции Северо-Западного края в состав Российской империи, были вполне адекватными угрозе, исходившей для российского государства со стороны местных польских повстанцев.
При этом основная ставка делалась на возвращение православию его исторически главенствующего положения в этом регионе и формирование русского самосознания православных белорусов, которые считались главной социальной опорой империи на её западных окраинах. М.Н.Муравьёв в категориях своей эпохи впервые заявил о необходимости формирования русского этнического самосознания в белорусской крестьянской среде как актуальной политической задаче российского правительства .
В этот период белорусы рассматривались как «русская народность», которая в силу различных исторических, политических и конфессиональных причин переживала кризис самоидентификации, вызванный частичной утратой этнического самосознания. В понимании М.Н.Муравьева, «восстановление и упрочение русской народности» означало организацию эффективной системы народного просвещения, способной дать населению осознание своей традиционной русской идентичности, имевшей особую историю и этнокультурные особенности. Достижение этой цели становилось возможным при условии преодоления глубокого культурного и образовательного неравенства, которое существовало между польской дворянской элитой и русским крестьянским большинством.
Одним из важных условий, необходимых для сокращения культурных различий, придававших отношениям местной дворянско-шляхетской элиты и крестьянства черты колониальной эксплуатации, стали правительственные меры по ограничению доминирующего положения польской дворянской культуры с её высокоразвитым литературным языком. Для этого народное образование (светское и церковное) строилось на основе изучения русского и церковнославянского языков. Русский в качестве языка обучения и преподавания не вытеснял белорусского наречия, но служил средством социальной мобильности белорусов как язык общеимперской и общерусской коммуникации, то есть, выступал инструментом этнической и социальной модернизации белорусского населения.
Данное обстоятельство являлось особенно важным, так как белорусская крестьянская культура была устной. Образовательные реформы М. Н. Муравьева вводили эту устную традицию в пространство общерусской письменной традиции. В тоже время церковнославянский язык стал изучаться как богослужебный язык Русской Православной церкви, который был необходим для понимания церковных служб.
Правительство разрешило издавать литературу на белорусском языке, но использовать при этом кириллицу, а не латиницу, чтобы не допустить “полонизации” белорусского языка и отрыва его от общерусского литературного языка и русской культуры.
В условиях, когда на территории Северо-Западного края противостояли друг другу два главных проекта этнокультурного строительства – русский и польский, конкурентоспособным и социально престижным по отношению к польскому языку мог быть только русский. Он изучался и распространялся не только как государственный, но и как социально престижный язык высокой дворянской культуры.
Реформы в области народного просвещения должны были стать убедительным ответом не только на вызовы внутренних противников России, но и практической реакцией на внешнеполитическое давление и привычные обвинения России в культурной отсталости. Один из сотрудников М.Н.Муравьева писал в связи с этим, что: «Все иностранные газеты были наполнены возгласами и сожалениями о поляках, мужественно гибнущих за отечество; нас называли варварами и монголами и предлагали нам убраться подальше на Восток, где наше истинное призвание, и уступить место польской цивилизации».
В своем неоспоримо культурном, европейском превосходстве над русскими были уверены и сами восставшие поляки. Польский Центральный комитет в «Манифесте 22 января 1863 г.» демагогически призывал «убогий и насилуемый народ московский» на «страшный погибельный бой, последний бой европейской цивилизации с диким варварством Азии».
Вооруженная попытка реализации польского имперского проекта соединить митрополию – Царство Польское и «домашние» колонии – Северо-Западный и Юго-Западный край под властью возрожденного польского государства, имела негативные последствия для судеб польского языка и польской культуры. Политический радикализм польской шляхты и части католического духовенства поставили перед Муравьевым вопрос о политической опасности, вытекающей из процессов полонизации непольских этнических групп Северо-Западного края и распространения польской культуры. Кроме того, практика уступок в области образования и культуры, сделанных полякам накануне восстания, показала ему свою политическую неэффективность.
Одна из главных политических целей, которую ставил перед собой М.Н.Муравьев, формулировалась как решительная борьбе с «польской пропагандой». В этой связи польский язык оценивался как инструмент этнокультурной ассимиляции населения и развития в крае «чуждого» ему, и политически опасного для России, «польского элемента». Вопрос о судьбах польского языка оказался тесно связанным с принципиальным поворотом в региональной имперской политике, который осуществил М.Н.Муравьев.
В своей «Записке 14 мая 1864 г.», виленский генерал-губернатор призвал правительство: «сознать прежние ошибки в управлении Северо-Западным краем, признать его окончательно русским, составляющим древнее достояние России, постановив непременным правилом, чтобы в крае отнюдь не было допускаемо ни малейших признаков польской пропаганды и, приняв деятельные меры к подавлению пришлого польского элемента и к окончательному восстановлению русской народности, отнюдь не дозволяя уклоняться от принятой в сем отношении системы».
Новый политический курс предусматривал принятия дискриминационных мер в отношении польского языка, культурно доминировавшего в крае. Циркуляр, изданный М.Н. Муравьевым 21 марта 1864 г. запрещал его употребление во всех публичных местах, государственных и общественных учреждениях, на улицах, гостиницах, буфетах, кондитерских, магазинах и тому подобных заведениях и в частных случаях, за исключением разговоров в домашнем и семейном быту.
Польский язык стал объектом жестких ограничительных мер, вызванных реакцией правительства на политическую враждебность части польского населения, которая выразилась, прежде всего, в вооруженном восстании. При этом учитывался и опыт польской «пропаганды», состоявшей, по словам А.Н.Мосолова: «в неуважении всякой русской власти, в презрении к русскому языку, к литературе и науке, в подавлении среди крестьянского населения всех коренных его русских начал, и в непременном ополячении масс».

Карта территории отображающей проживание этнических литовцев в межвоенный период: 1918-39 гг.. (Выделена мной чёрной линией)
Желтым цветом обозначено расселение литовского населения
Розовым и голубым – славяне смешанного вероисповедания (католитки и православные)7. Почему понадобилось образование «в духе православия и русской народности»?

Радикальные перемены в области культурно-языковой политики, связанные с практикой пресечения «латино-польской пропаганды» и дискриминацией польского языка, осуществлялись одновременно с перестройкой учебного процесса в государственных школах, проводимой «в духе православия и русской народности».
В этот период важную роль в формировании культуры и этнического самосознания белорусов начали играть учреждения Виленского учебного округа, деятельность которого охватывала Ковенскую, Виленскую, Гродненскую, Витебскую, Минскую и Могилевскую губернии Северо-Западного края. Во время вос¬стания 1863 г. многие католические ученики гимназий, прогимназий, местных дворянских и приходских школ Виленского учебного округа присоединились к отрядам польских мятежников. В ответ на это, по распоряжению М.Н.Муравьева, некоторые, по его мнению, «вредные» учебные заведения были закрыты. Необходимость упразднения в крае ряда гимназий и прогимназий определялась тем, что они «потворствуют шляхетству к выходу в чиновники и дворянство».
С точки зрения М.Н.Муравьева, политический вызов польской шляхты и католического духовенства, брошенный единству Российской империи, во многом стал возможен потому, что представители этих привилегированных сословий использовали административные, корпоративные и образовательные структуры государства для своей социальной и национальной мобилизации. Действительно, до 1861 г. политически нелояльная польская колониальная элита являлась главным объектом частичной модернизации, осуществляемой российским правительством в этом регионе империи. По словам попечителя Виленского учебного округа И.П.Корнилова: «В гимназиях, прогимназиях, уездных и приходских училищах перевес учащихся был на стороне детей римско-католического исповедания».
Но к середине 60-х гг. по инициативе М.Н.Муравьёва и попечителя Виленского учебного округа И.П.Корнилова вся система народного образования в крае была коренным образом перестроена. В области народного просвещения проект М.Н.Муравьева предусматривал ряд мер по устройству системы церковноприходских школ в сельской местности, обучение в которых должно было осуществляться представителями православного духовенства. Для крестьянства и мещан была создана широкая сеть народных училищ, руководимых губернскими дирекциями. Для подготовки православных учителей были открыты первые учительские семинарии.
Были предусмотрены также меры по идеологической и кадровой реорганизации гимназий, прогимназий и трехклассных училищ, дававших среднее образование представителям политически нелояльной шляхты и ранее воспитывавших их в традициях польского сепаратизма. Вносились изменения в процесс подготовки учителей разных уровней с целью усвоения ими русской культуры. Особое внимание обращалось на преподавание русской истории, и в частности, истории Западной России, как в начальных, так и средних учебных заведениях. В результате, среди гимназической молодежи начало расти число православных учащихся.
Русский язык в качестве языка преподавания стал господствующим на всех ступенях школьного обучения, а польский был полностью устранён из школы, даже как предмет изучения. Более того, с этого времени обязательным языком преподавания ксендзами-законоучителями католического Закона Божьего стал русский.
Первые итоги перемен, произошедших в этническом самосознании крестьянства под влиянием новых политических и лингвистических реалий, подвёл И.П.Корнилов: “Русская пропаганда, действующая через школы, церкви, администрацию, делает своё дело; она возбуждает в массах ясное сознание и убеждение, что здешний край; исконно русский, что здесь колыбель русского государства и Православия, что если губернии около Москвы называются Великой Россией, то здешние губернии имеют полное право называться первоначальною древнею Россией. … Поэтому все меры, клонящиеся к восстановлению древнего Православия, к восстановлению в народе сознания о его русском происхождении и коренном Православии, конечно, сильнее, прочнее и действительнее всяких мер, полицейских и военных… Белорус мало-помалу перестаёт быть быдлом, работающим безответно на пана и жида. Русский язык и русская вера перестают называться холопскими; русского языка не стыдятся как прежде, а польским не щеголяют. Русское образование сильнее русского штыка”.
Таким образом, благодаря усилиям российской администрации и деятелей Виленского учебного округа, осознание своей принадлежности к «русской народности» впервые за долгий исторический срок становилось для православных белорусов положительной самооценкой.
Осуществляя политику системного обрусения края, администрация М.Н.Муравьева выстроила систему ответов на польско-католические вызовы в экономике, религиозно-этнической и социокультурной областях. Опираясь на местные исторические традиции, администрация с помощью системы образования, Русской православной церкви и других социальных институтов, способствовала формированию русской идентичности православных белорусов как оппозицию идентичности польской.
И. П.Корнилов отмечал: “Русский элемент не есть здесь нечто чуждое, водворяемое силой извне, он здесь свой, родной, и каждая мера правительства, направленная к восстановлению его законных исторических прав потому-то и принимается в крае сочувственно и сопровождается быстрыми успехами, что она пробуждает к жизни начало родное, всем близкое, кровное; край возвращается ныне к своему русскому источнику, к своей естественной исторической форме; система же нынешнего управления [созданная М.Н.Муравьёвым. – Прим. авт.] есть не что иное, как освобождение русского народа от долговременного и тяжёлого латино-польского гнёта”.
Этот процесс, инициированный правительственной политикой культурной и этнической модернизации, потребовал создания системы государственных и церковно-приходских школ, православных братств, светских и церковных печатных изданий и, наконец, культурно-просветительской работы интеллигенции и местного православного духовенства.
Реформирование системы народного просвещения позволило создать новые образовательные институты, действие которых способствовало сокращению культурной дистанции между польской элитой и крестьянским большинством. Местная польская шляхта начала получать начальное и среднее образование в преобразованных государственных школах, что позволяло ей усваивать основы иноэтничной, русской культуры. Дети крестьян и мещан получали начальное образование во вновь образованных народных училищах или церковноприходских школах, в которых знакомство с основами русской культуры происходило на этнически родственном белорусам русском языке. Таким образом, русская культура, изучаемая теперь в государственных и церковных школах различных уровней детьми всех сословий и этнических групп, проживавших в Северо-Западном крае, становилась инструментом интеграции местного общества
Преобразования, осуществленные в сфере народного просвещения и региональной науки, привели к появлению новой социальной группы, вошедшей в историю края как западнорусская интеллигенция. Начался процесс преодоления польской монополии, которая утвердилась ранее в интеллектуальной и культурной жизни края, когда: «Все важнейшие орудия культуры, язык, пресса, книга, школа, искусство были тогда в руках польской партии, стремившейся показать всему свету, что этот край есть литовско-польский, неразрывно связанный с Польшей единством культуры, достигшей в нем зрелости и превосходящей культуру русскую».
Новая западнорусская интеллигенция, работавшая в системе народного просвещения, в духовных училищах и региональных научных учреждениях, стала той интеллектуальной силой, которая впервые составила реальную конкуренцию интеллигенции польской. В итоге, в Северо-Западном крае появились новые институты и новый субъект деколонизации общественных отношений, созданные усилиями виленского генерал-губернатора и его соратников – светских и духовных.
Начавшийся процесс формирования новой интеллектуальной элиты края стал одним из результатов тех глубоких общественных перемен, которые позднее получили образное определение «западнорусское возрождение шестидесятых годов».
С точки зрения А.И.Миловидова, начало этих перемен относится ко времени воссоединения униатов с Православной церковью, которое: «действительно составляет эпоху в истории Западной России, так как с него началось возрождение западнорусское, закрепленное впоследствии государственной деятельностью графа М. Н. Муравьева».
С точки зрения политической практики курс на «западнорусское возрождение» означал защиту социально-экономических интересов белорусского крестьянства; укрепление религиозных, социальных и культурных позиций православия; уменьшение влияния Католической церкви и развитие народного просвещения. Этнокультурный аспект «западнорусского возрождения» заключался в теоретической разработке представлений о белорусах как о самобытной “русской народности”, которая имела общие этнические черты с великороссами и малороссами, но обладала своими характерными особенностями в ментальности, языке и культуре. Тем самым русская идентичность края получила историческое, этнографическое и идейное обоснование в трудах и деятельности новой интеллектуальной элиты края.
Ею были созданы основополагающие труды по истории Белоруссии и Литвы, истории Православной церкви, краеведению и этнографии, которые сформировали глубокие научные, общественные и церковные традиции западнорусизма. Среди наиболее известных представителей западнорусской интеллигенции, светской и духовной, следует назвать Е.Романова, И.Носовича, Е.Карского, М.Кояловича, П.Жуковича, протоиерея Иоанна Котовича, протоиерея Николая Диковского, А.Миловидова, Г.Киприановича, Е.Орловского, А.Сапунова, Л.Солоневича, А.Жиркевича, С.Шолковича, Ю.Крачковского и др.
Имя М.Н.Муравьёва стало одним из важнейших идейно-политических символов формирующейся западнорусской идеологии. И это не удивительно. Достаточно напомнить, что Муравьев впервые предстал перед российским обществом в двух принципиально новых политических ипостасях, которые не соединялись прежде в личности руководителей внутренней имперской политики. Его твердая, идейно обоснованная защита интересов православия и русского населения от агрессивных польских притязаний, национального и социального угнетения, создавало представление о нем как русском национальном лидере Северо-Западного края.
Это было уникальный политический деятель, оказавший необычайное воздействие на умы современников. Действия графа Муравьева получили массовую политическую поддержку и со стороны патриотически настроенной образованной России, и со стороны крестьянского и мещанского населения региона. Они происходили на фоне невиданного ранее подъема русского национального самосознания, характерного для всех сословий российского общества. Из белорусско-литовских губерний на имя императора Александра II поступили десятки верноподданнических адресов. В них крестьянские и городские общества заявляли о том, что они русские, которые в трудную годину польского мятежа остаются верными монархии и России.
Во второй своей ипостаси М.Н.Муравьев представал перед российским обществом как глубокий реформатор, самоотверженный защитник интересов монархии, патриот, сумевший мужественно отстоять территориальную целостность Российской империи. Его имя стало символом авторитета, силы и достоинства российской власти, ее способности вести ответственную социально-экономическую и этнокультурную политику в интересах русского большинства на западных окраинах империи.
Вот как отзывался о Муравьеве один из участников событий полковник В. В. Комаров: «Русская власть в 1863 году в руках М.Н.Муравьева была только на высоте своей задачи, это была власть строгая, но глубоко справедливая, она не уронила себя жестокостью, она имела в виду одно благо, она дала жизнь, счастье и спокойствие миллионам русского народа и ни одну минуту не преступала границ самообороны».
Сам М.Н.Муравьев прекрасно понимал, какая роль принадлежала ему в формировании новых идейных основ российской политики. «По счастью, проявления сепаратизма совпали с пробуждением нашего национального сознания и что отныне, отчасти по его (М.Н.Муравьева – А.Б.) почину, это сознание никогда не ослабеет и сделается доминирующей нотой во всех проявлениях государственной жизни».

Народонаселение Северо-западного края Российской империи в конце 19 в.8. Русскость и православие в фокусе муравьевской политики

Политика Муравьева была созвучна настроениям, преобладавшим в российском образованном обществе, и стимулировала пробуждение русского национального самосознания.
Следует пояснить, что в этот период этноним «русские» в государственном, церковном и общественном понимании означал общее название всех трёх восточнославянских народов: великороссов, малороссов и белорусов. Между великороссами, малороссами и белорусами не было чётких этнических границ, существовали широкие диалектные и культурно-бытовые переходные зоны. Благодаря первенствующему значению православной идентификации этноним «русские» носил инклюзивный (расширительный) характер, не замыкаясь на узко этнической составляющей. Вероисповедание в пореформенный период являлось важнейшим культурным признаком, определявшим групповую идентичность. Конфессиональная и этническая идентичность были тесно взаимосвязаны.
Поэтому понятия «русский и «православный» считались синонимами, несмотря на то, что православными были и представители нерусских этнических групп. Российская Православная церковь, несмотря на официальное самоопределение, неизменно подчеркивала свой этнический характер, отмечая традиционно установившуюся связь между вероисповеданием и этничностью. «Русский человек остаётся русским пока держится Православия, но он становится поляком, татарином, немцем и т.д., как скоро принимает римско-католичество, магометанство, лютеранство и т.п.».
Воссоединение униатов с православием в 1839 г. привело к конфессиональному размежеванию этнически и культурно однородного белорусского крестьянства. Новые конфессиональные границы между православием и католичеством утверждались в Северо-Западном крае в качестве линии этнической демаркации между русским большинством и меньшинством, постепенно обретающим польскую идентичность. Проведение этих границ создавало для государства и двух противоборствующих христианских Церквей объективные критерии принадлежности подданных к разным этническим группам, так как в регионах со смешанным православно-католическим населением, этнические идентичности зависели в первую очередь от конфессионального фактора.
Как отмечает Д. Сталюнас: «В начале 60-х гг., чиновники МВД при обработке данных национальной статистики обнаружили, что “племенное происхождение”… в низших сословиях затемнялось религиозным различием. Бытовало мнение, что и сами крестьяне так определяли свою национальную принадлежность. … Очень часто при определении национальной принадлежности крестьян главным критерием служила конфессия. Католики считались поляками (или, по крайней мере, “потенциальными поляками”), а православные – русскими (“потенциально русскими).
Исторически существующая взаимосвязь между русской идентичностью и православием обусловила меры М.Н.Муравьева по изменению положения Православной церкви в Северо-Западном крае. Свою задачу генерал-губернатор выразил следующим образом: «Упрочить и возвысить русскую народность и православие так, чтобы не было и малейшего повода опасаться, что край может когда-либо сделаться польским. … Без содействия православного духовенства мы не можем надеяться на прочное водворение русской народности в том крае».
Таким образом, усиление позиций православия рассматривалось в качестве необходимого условия утверждения русской идентичности Северо-Западного края. Исключая, разумеется, Ковенскую губернию, населенную литовцами. Для этого М.Н.Муравьевым были предприняты меры по улучшению материального положения православного духовенства, повышению его образовательного и социального статуса. На основе государственного и частного финансирования началась реализация широкомасштабной программы строительства и реконструкции храмов. Восстанавливались древние православные святыни, на всенародные пожертвования, собранные в центральной России, приобретались церковная утварь и богослужебные книги.
За короткий срок (с 1863 по 1865 гг.) было построено 98 церквей; отремонтировано – 126; перестроено из костельных зданий – 16; построены 63 часовни. Как отмечал исследователь М.Носко: «Построенные при М.Н.Муравьеве православные храмы не только украсили внешний вид белорусских городов и деревень, но, прежде всего дали белорусам возможность духовного возрождения и вместе с тем – национальной самоидентификации».
Благодаря решениям Виленского генерал-губернатора, православие, как Церковь русских социальных низов, получила возможность вступить в соперничество с эстетически и социально доминирующим польским католичеством в местностях со смешанным православно-католическим населением. Выведенная из экономической зависимости от польских помещиков, Православная церковь в Литве и Белоруссии получила внушительную государственную и частную поддержку, что позволило ей качественно усилить свои религиозные и социальные позиции среди православного населения. Начатые М.Н.Муравьевым и его сподвижниками социальные и материальные преобразования церковной жизни в западных епархиях Православной церкви – Литовской, Полоцкой, Минской и Могилевской – определили развитие механизмов формирования русской идентичности края вплоть до начала XX столетия.
Решения, принятые в сфере церковной политики, придавали модернизационным реформам М.Н.Муравьева особый традиционалистский характер. Инициированные реформами процессы секуляризации общественной жизни уравновешивались мерами по поддержке традиционного православия и развитию различных форм церковного образования и просвещения.

Религиозные конфессии Северо-западного края Российской империи в конце 19 в.9. Польское восстание как форма «священной войны»

Имперское бюрократическое наступление на социально-экономические и культурные позиции колониальной польско-католической элиты, предпринятые Виленским генерал-губернатором, осуществлялось в условиях военного положения, с помощью чрезвычайных методов управления. Это относилось, в первую очередь, к практике уголовных наказаний лиц, участвовавших в восстании, а также административных и экономических ограничений, наложенных на деятельность польских помещиков и ксендзов.
В Северо-Западном крае вооруженные выступления местных польских сепаратистов в 1863 г. проходило под знаменами католицизма. Часть радикально настроенных ксендзов использовала авторитет священного сана и духовную власть над паствой для антиправительственной пропаганды и политической мобилизации повстанцев.
По словам М.Н.Муравьева: «Католическое духовенство никогда еще так дерзко и беззаконно как ныне, не заявляло своих преступных действий: призыв к мятежу раздается с высоты костельных кафедр; речи, пропитанные духом ненависти и разрушения, оглашают своды католических святынь, и даже некоторые исступленные проповедники сами берутся за оружие, присоединяются к шайкам бунтовщиков и предводительствуют некоторыми из них. Высшее же духовенство, владея главным и вернейшим средством к умиротворению края – призывом, во имя Божие, к порядку и законному долгу, умышленно бездействует, потворствуя, таким образом, кровавым смутам и беспорядкам».
Внесение религиозных мотивов в вооруженный гражданский конфликт привело к увеличению отрядов польских сепаратистов из числа местной шляхты и способствовало расширению масштабов восстания в Северо-Западном крае. Парадоксальность ситуации заключалась в том, что выступления польских радикалов, именуемых «красными», поддержали христианские священнослужители. Союз «красных» радикалов и католических ксендзов обеспечил процесс вовлечения в восстание некоторого количества крестьян, прежде всего в Ковенской губернии. Как отмечал В.Ф.Ратч, «костел свою хоругвь обратил в знамя бунта», «мятеж пустил более прочные корни там, где гуще стояли костелы».
События восстания свидетельствовали, что часть католического духовенства, опираясь на авторитет священного сана, использовала религиозную аргументацию в качестве идейного инструмента для призыва мирян к вооруженной борьбе с правительством. Такие призывы были рассчитаны на достижение мобилизационного эффекта. Участие в борьбе за освобождение Польши истолковывалось как святое и богоугодное дело, необходимое для защиты католической веры и католических святынь от поругания их «схизматиками» и «москалями».
Следовательно, речь шла о таких действиях по управлению паствой, которые явно выходили за рамки духовных обязанностей католического клира и служили целям сугубо светским, – максимальному вовлечению населения в восстание и придание антиправительственной борьбе сакрального статуса «священной войны».
О религиозной мотивации польского восстания, которую привнесло в него радикально настроенное католическое духовенство, писали дореволюционные историки, публицисты и очевидцы событий. Они характеризовали его как «ксендзовско-шляхетский» или «национально-религиозный мятеж». Анализ источников и сведения, собранные дореволюционными российскими исследователями, позволяют сделать вывод, что в вооруженном восстании наряду с политическими мотивами присутствовала и религиозная составляющая, выразителями которой была часть католического клира Северо-Западного края.

«Шляхтичи в засаде против русских войск» (Эпическая картина о событиях 1863 г. на Жмуди)10. Что такое церковно-бюрократическая реконкиста?

Правительство не признавало участников польского восстания воюющей стороной. С государственной точки зрения это были мятежники, с оружием в руках выступившие против законного правительства. Поэтому ответной реакцией власти на вооруженный вызов местного католицизма стали меры чрезвычайного характера – судебные и административные репрессии против представителей мятежного католического клира, а также закрытие костелов и монастырей, клир и монашествующие, которых принимали участие в антироссийском восстании.
Помимо сугубо политических мотивов, которыми руководствовалась администрация края при конфискации церковных зданий, существовали мотивы правовые и религиозные, так как десятки костелов и каплиц были построены польскими помещиками незаконно, с откровенно прозелитическими целями.
Польское восстание 1863 г. только усилило религиозно-этническую и социальную неприязнь православного духовенства к католичеству, прибавив к ней и политические мотивы. По отзывам священников, ещё накануне восстания ксендзы стали открыто проповедовать ненависть к православным, заражая религиозной нетерпимостью свою паству. Пропаганда, разжигающая межконфессиональную рознь, оказалась результативной. Польские мятежники принесли многим православным священнослужителям унижения, страдания, беды, а некоторым и мученическую смерть.
После трагических событий 1863 г. у верноподданного православного духовенства появились весомые основания испытывать религиозную, этническую и политическую неприязнь к польскому католичеству. Поэтому духовенство поддержало меры М.Н.Муравьева, направленные на ограничение силы и влияния местного католичества. Эта церковно-бюрократическая реконкиста стала составной частью политики системного обрусения Северо-Западного края, призванной интегрировать Северо-Западный край в состав Российской империи.
В административную реконкисту, начатую «сверху», включилась «снизу» социально и религиозно активная часть православного духовенства. Для него настало время предъявления счетов – исторических, религиозных, социальных, политических, этнических и личных для решительного и максимального вытеснения польского католичества из местностей, традиционно населенных русским православным населением. В свою очередь администрация создала для этого необходимые политические и правовые условия.
Так, с 1864 г., в условиях военного положения, начался совместный административно-церковный процесс принудительного перераспределения богатой католической церковной собственности в пользу Православного церкви. Эти действия трактовались не только как заслуженное наказание за участие в мятеже, но и как восстановление исторической, религиозной и социальной справедливости, как долгожданное торжество униженного православия над высокомерной «латинской схизмой». В результате – приходское православное духовенство получало не только храмы, но и жилые дома ксендзов, землю и хозяйственные постройки.
К обвинениям католического клира и мирян в политически враждебном поведении, на основании которых администрация принимала решения о закрытии костелов, монастырей и каплиц, духовенство присовокупило свои, конфессиональные. В прошениях епископата и приходского духовенства, поданных администрации, появляется универсальная формулировка о том, что существование костела или каплицы в данной местности представляет собой «соблазн», и является «вредным» для интересов Православной церкви.
Как правило, речь шла о проявлениях «враждебной православию и правительству латино-польской пропаганды» среди «доверчивого» православного сельского населения.
Эти распространенные миссионерские и этнические аргументы приобретали политическую окраску и становились столь же весомыми для судеб костелов, как и обвинения духовных лиц, монашествующих и мирян в антиправительственных мятежных действиях. Единомыслие в оценках католицизма, проявленное администрацией и частью активного православного духовенства, позволило осуществить массовую конфискацию католической церковной собственности, что существенным образом ослабило институциональные позиции католичества в крае.
Поводом для закрытия католических храмов и часовен были не только вышеупомянутые обвинения в государственных преступлениях и противоправном прозелитизме, но и массовые переходы католиков в православие, происходившие в 1864-1868 гг., частью добровольно, частью с использованием административного ресурса. В случае, если переходил весь приход, иногда даже с ксендзом-настоятелем, или его большая часть, тогда костел закрывался и передавался в ведение Православной церкви. Иногда инициатива о закрытии костелов исходила от новообращенных в православие прихожан.
Результаты были впечатляющими. По подсчетам Д.Сталюнаса в пяти губерниях Северо-Западного края с 1864 г. по 1 июня 1869 г. были закрыты 377 костелов, монастырей и каплиц.
Участие в борьбе за независимость Польши в форме вооружённой борьбы и противоправная миссионерская деятельность отдельных групп духовенства привели к тяжёлым негативным последствиям для Католической церкви как религиозного и социального института. В результате предпринятых администрацией чрезвычайных мер по закрытию костёлов и монастырей, институциональные позиции католичества на территории края, – религиозные, социальные, экономические и этнокультурные, к началу 70-х гг. XIX в. были значительно ослаблены.
Следует отметить, что политические репрессии против ксендзов за преступления против государства, закрытие костёлов, часовен и монастырей, кампания по обращению католиков в православие, то есть, чрезвычайная конфессиональная политика, была продиктована непосредственной реакцией правительства на вооруженный мятеж. Несмотря на столь впечатляющие проявления политической враждебности части католической иерархии и клира к российскому государству и православию, эта политика не исходила из общей правовой оценки Католической церкви как религиозно нетерпимой или преступной политической организации.
Предпринятые меры, несмотря на их масштабы и жесткость, носили ситуативный и ограниченный характер. Они не изменили, и не могли изменить легального положения Католической церкви как религиозного института, продолжавшего функционировать на основе статей 44-45 «Основных законов» Российской империи и действовавшего законодательства о веротерпимости. Католическая церковь в государстве по-прежнему сохраняла правовой статус «терпимой», государственной, находившейся под покровительством императора, её духовенство и епископат получали жалованье из казны, пользовались всеми установленными законом правами и сословными привилегиями.
В конечном итоге, в результате действий администрации и православного духовенства, влияние Римско-католической церкви на формирование идентичности Северо-Западного края было сокращено до размеров, политически безопасных для целостности Российской империи.

В завершение следует сказать, что задачи реформирования края, которые пришлось решать М.Н.Муравьеву в связи с попыткой насильственного отторжения края от России, привели к переменам в характере управления этой особой территориально-административной единицей империи. Одновременное осуществление разнонаправленных политических проектов, определяемых нами как модернизация, деколонизация и реконкиста, представляли собой систему мер, которые обеспечивали адресную практику репрессий и ограничений в отношении польско-католической элиты, с одной стороны, и столь же адресные решения, обеспечивавшие развитие крестьянского населения, с другой. В результате, польское дворянство и католическое духовенство, которые традиционно формировали представление о польской идентичности Северо-Западного края, перестали восприниматься правительством как политически лояльные высшие сословия.
В качестве социальной опоры российской власти М.Н.Муравьевым выдвигается крестьянское, в первую очередь, русское (православные белорусы, малороссы и старообрядцы) население края и православное духовенство. Правительственная ориентация на поддержку и развитие низших социальных сословий, и представлявшую их Православную церковь, придали представлениям о русской идентичности края новое политическое и статусное измерение. «Русскость» белорусского населения и его православная вера стали рассматриваться в качестве ведущих социальных и политических факторов, способных обеспечить целостность империи на ее западных рубежах.
Поэтому выстроенная М.Н.Муравьевым «система» управления краем получила дифференцированно направленный, целевой характер. По отношению к польско-католическому сообществу оно выступало как проявление внешнего господства с присущими ему ограничениями, запретами и административным контролем. По отношению же к русскому православному сообществу правительство выполняло внутреннюю регулирующую роль, направленную на его социально-экономическое, культурное и этническое развитие.
Практическим результатом осуществленных реформ и последующего действия введенной Муравьевым “системы” управления краем, стала радикальная ломка отмеченных выше колониальных отношений, вызванных длительным господством польско-католической элиты. Победа, одержанная М.Н.Муравьевым в споре об идентичности Северо-Западного края, ввела в действие институты и социальные группы, работающие на сужение возможностей колониальной эксплуатации крестьянства в новых рыночных условиях. В свою очередь, деятельность таких субъектов деколонизации как Православная церковь, система народного просвещения и западнорусская интеллигенция сделали возможным этническое и культурное развитие крестьянства на основе традиций православия и ценностей общей русской культуры.
Однако элементы колониальной ситуации, исторически сложившейся в крае, продолжали сохраняться. Их существование, обеспеченное польским помещичьим землевладением, многочисленной шляхтой и деятельностью «терпимого» польского католичества, было гарантировано российским законодательством. Культурные, конфессиональные и сословные различия продолжали сохранять свою силу и в условиях пореформенного развития региона.