Маленькие шаги в стратегической безысходности
Закрыв глаза, дрожащей ногой ощупывая дорогу, человечество продолжает удерживаться от срыва в глобальную депрессию
Человеку — нормальному человеку, не мазохисту и не алармисту — свойственно инстинктивно не верить в страшное. А поверив — пытаться решать проблему путем отказа от размышлений о нем.
Это нелогично и немного смешно, но нормально (как, впрочем, и почти все в нашей жизни — достаточно попробовать посмотреть со стороны на, например, сексуальные отношения): большинство из нас устроено именно так.
В самом деле мы твердо знаем, что умрем… и столь же твердо решаем эту проблему простой декларацией того, что завтра этого, скорее всего, не случится. (Так действуют даже многие истово верующие люди, несмотря на свое неубиваемое преимущество перед атеистами).
Странно было бы ждать, чтобы в общественной жизни мы действовали по-иному, чем в частной. И верно: отношение современного человечества к надвигающейся на него глобальной депрессии ничуть не отличается от отношения большинства из нас к предстоящим неприятностям. Разница лишь в том, что мощь государственных и корпоративных страусов позволяет им успешно прятать голову не только в песок, но даже — и совершенно неожиданно для посторонних наблюдателей — в асфальт.
Глобальная депрессия: почему не поможет даже война
В настоящее время человечество совершает всеобъемлющий качественный переход. Его суть — приведение всех общественных отношений (от личных до глобальных), приспособившихся за прошлые века к индустриальным технологиям, к потребностям новых информационных технологий. Существенно, что, если информационный бум плавно перейдет в бум биотехнологий, этот переход еще более затянется, так как приспособившиеся к информационным технологиям общественные отношения, не успев окостенеть, начнут заново приспосабливаться к новым, уже биологическим технологиям. Одно из экономических проявлений этого перехода — загнивание глобальных монополий, являющееся основным содержанием современного экономического кризиса. Лишенные в силу глобальности рынка источников внешней конкуренции и успешно сдерживающие грозящий их доминированию технологический прогресс (в том числе злоупотреблением правом интеллектуальной собственности), глобальные монополии сталкивают мир в глобальную же депрессию, создавая нехватку спроса.
Крупнейшие экономики мира (США, Китай, Евросоюз, Япония), помня кошмарный урок 1929 года, сопротивляются сползанию в депрессию, замещая государственным спросом сжимающийся коммерческий спрос. К сожалению, максима «все прекрасное имеет конец» применима не только к мужчинам, но и к кейнсианству: чрезмерно долгая реализация его принципов неминуемо ведет к долговому кризису. А США, например, реализуют их с 1981 года — с «военного кейнсианства» Рейгана, принесшего Западу победу в холодной войне! Сдерживание депрессии ведет к всеобщему долговому кризису, превратившемуся в самостоятельную проблему. Поскольку признание безнадежности долгов (которые невозможно уже даже обслуживать) и их честное списание практически гарантирует срыв в депрессию, пару лет назад возникла идея размывания их при помощи ускорения инфляции. Если учесть ускорение инфляции из-за денежной накачки крупнейших экономик, эта идея представляет собой практически идеальное перекрашивание вынужденного зла в инструмент добродетели.
Однако примирение с неприятной действительностью достаточно для решения одних лишь морально-психологических, но никак не реальных проблем. С одной стороны, допустимая, пусть даже и повышенная, инфляция никак не успевает за нарастанием (в основном уже вынужденных) долгов и потому в принципе не способна их обесценить, а может лишь несколько замедлить нарастание их вала, на время продлив агонию и отсрочив неминуемый все равно срыв в глобальную депрессию. С другой стороны, даже если инфляция и сможет решить каким-то волшебством проблему долгов, после этого она сама по себе неминуемо станет проблемой. А ее обуздание ужесточением финансовой политики (так как глобальная будущая инфляция в отличие от нынешней российской будет носить монетарный характер) практически неизбежно столкнет мировую экономику в ту же самую депрессию, которую она тщилась избежать при помощи повышенной инфляции.
Существенно, что предстоящая депрессия будет в определенном смысле хуже Великой депрессии конца 20-х и 30-х годов ХХ века — она может порождать войны, но войны не будут способом выхода из нее. Причина проста: в 30-е годы в мире было пять макрорегионов (Британская империя, объединенная Гитлером Европа, США, Советский Союз и «тихоокеанская зона сопроцветания» Японии). Вторая мировая война, объединив их всего лишь в два макрорегиона, резко усилила конкуренцию и, прервав на время загнивание монополий, дала человечеству еще несколько десятилетий прогресса. Уничтожение Советского Союза оставило лишь один макрорегион: внешнего источника конкуренции не стало.
Стратегический выбор вслепую
Единственный способ пусть и не спасения от глобальной депрессии, но хотя бы временного поддержания жизнеспособности мировой экономики, и при этом очевидный для всех ее участников самое позднее со времен забытых «плана Миядзавы» и «валютной змеи» Лафонтена (то есть аж с 1998 года) — ограничение движения спекулятивных капиталов.
Характерно, что единственные неразвитые страны, устоявшие в долговом кризисе 1998 года и избежавшие разрушительной девальвации, — самая экономически либеральная и самая экономически авторитарная страны того времени: Чили и Малайзия, — спаслись одним и тем же способом: введением налога на вывод этих капиталов.
В полном соответствии с законом политического предпочтения глобальные медиа (и ведомые ими «аналитики» и «эксперты») распяли за это власти Малайзии (а заодно и поддержавшего их тогда еще не нобелевского лауреата Пола Кругмана), тактично не обратив внимания на аналогичные в принципе действия властей Чили.
Однако это лишь подчеркнуло убедительность результата: когда крайности сходятся, они открывают истину, но противоречащая интересам истина пугает, а не воодушевляет.
Само собой разумеется, что ограничение движения спекулятивных капиталов нанесет существенный ущерб не только им (капиталам), но и странам их базирования (в первую очередь США, во вторую — Великобритании, а также многим странам еврозоны). Поскольку финансовые спекуляции в последние два десятилетия были едва ли не наиболее прибыльным видом бизнеса, соответствующие страны еще более усилили свое влияние. И они просто не могут допустить самоочевидного и категорически необходимого регулирования глобальных спекулятивных капиталов, потому что этим нанесут значительный ущерб прежде всего сами себе.
Критической формы это противоречие достигло для наиболее влиятельной страны — США, которые в полной мере вкусили выгод, а сейчас начинают вкушать и парализующие их проблемы, вызванные участием на мировых рынках в качестве одновременно ключевого регулятора и ключевого участника. Ведь играющий судья не может не только проиграть, но и остановиться, даже когда усталые зрители ушли, а тотализатор закрылся за очевидностью всех результатов.
Лидер, нанесший своей стране ущерб подписанием сколь угодно насущных и назревших с глобальной точки зрения соглашений об ограничении движения спекулятивных капиталов, будет немедленно и вполне демократично, в соответствии с единодушным требованием общества (импичментом либо снайперской винтовкой), отрешен от должности, а решения его — дезавуированы.
Просто потому, что его работа действительно заключается в оптимизации в первую очередь именно национальных, а отнюдь не глобальных процессов. И существующие в настоящее время институты, исторически сложившиеся на национальном уровне, на глобальном уровне, на котором и развертываются современные кризисные явления, попросту не работают и потому обречены на заведомую беспомощность. В силу изложенного стратегический выбор в условиях глобального кризиса будет делаться современным человечеством неосознанно, стихийно, разрозненными шагами, направленными на решение отдельных, не связанных друг с другом текущих проблем.
Да, этот слепой подход весьма разрушителен. Стоит вспомнить, как именно таким путем — маленькими шажками в разных направлениях и по разным поводам — соскользнуло человечество в чудовищную Первую мировую войну, которой не желали лидеры ни одной из ее основных стран-участниц.
Поэтому сегодня для понимания состояния и ближайших перспектив человечества первоочередное значение приобретают именно «маленькие шаги», которые порознь и, скорее все-
го, незаметно для себя, при помощи совершенно разных институтов делают народы двух ключевых экономик современного мира — США и Китая. (Инерция и идеологизация европейской бюрократии, равно как и глубокая внутренняя дифференциация Европы, надежно исключает возможность европейских народов делать какой бы то ни было выбор даже в отношении своей собственной европейской экономики, третьей из определяющих судьбу человечества.)
Пока ситуация обнадеживает: несмотря на стратегическую безысходность, ни один из «маленьких шажков», делаемых сегодня ключевыми странами мира, не создает видимой угрозы их превращения в «большой шаг для всего человечества», срывающий его в пропасть глобальной депрессии.
США: как продлить путь к концу света
Ромни проиграл Обаме не потому, что он мормон, и даже не потому, что он белый.
Он не смог предложить США (а в силу их значения и всему миру), сталкивающимся с качественно новыми условиями качественно новой эпохи и вполне естественно ожидающим новых целей, нового стиля жизни и новых методов работы, ничего нового.
Его обращенность в прошлое была обескураживающей. На ее фоне меркло даже самоубийственное само по себе в условиях кризиса и обнищания среднего класса отрицание социальных ценностей. Главное несчастье Ромни заключалось даже не в непринужденном и очень искреннем объявлении войны 47% избирателей, но в нестерпимой скучности и привычности этого объявления, в том, что оно, хотя и выраженное в иной форме, уже было 30 лет назад.
Фатальное отставание республиканского кандидата от реальности (не говоря уже о неуловимом, стремительно ускользающем, купающемся в будущем Обаме) удивительно, парадоксально, и как будто для большей убедительности, для большего закрепления в сознании, дважды проявилось в его содержательных предложениях.
Причем оба раза — по наиболее важным для американского общества вопросам.
Прежде всего, рабское потакание формальной логике политической борьбы вынудила его нещадно критиковать и обличать свою же собственную медицинскую реформу, разработанную и реализованную им в своем Массачусетсе и лишь скопированную (с теми или иными непринципиальными изменениями) Обамой. При всем недовольстве этой реформой активных республиканцев успешно бороться со своим собственным детищем (да при этом еще и вызывающем законную гордость!) не удавалось еще, кажется, никому и нигде.
Обама воспользовался реформой здравоохранения, проработанной Ромни, примерно так же, как большевики — земельной программой левых эсеров. Но республиканец на месте последних объявил бы эту программу исчадием ада и решительно встал бы на защиту помещиков — с понятным, предсказуемым и героически продемонстрированным им результатом.
Вторым фатальным опозданием Ромни стало его обещание удешевить энергию на внутреннем рынке США за счет разбуривания резервных месторождений и начать благодаря этому реиндустриализацию страны. Последняя необходима и становится, похоже, идеей фикс эпохи глобального кризиса. Однако обещание это, само по себе вполне разумное и целесообразное, давалось с по-американски назойливой торжественностью в то самое время, когда обещаемое удешевление энергии уже произошло и реиндустриализация, соответственно, началась, причем без всякого пугающего избирателя «распечатывания резервов», а при помощи мало заметной операции — одной лишь элегантной «сланцевой революции»!
Отношение к перспективам применения сланцевых технологий противоречивое — есть у них горячие сторонники и энтузиасты, но есть и те, кто относится к ним со значительным скептицизмом. Эти последние ссылаются на то, что первые скважины являются лучшими, а каждая последующая скважина дает меньший результат, быстрее истощается и требует больших усилий. Поэтому-де распространение результатов первых скважин на все месторождения ведет к чрезмерному оптимизму, эйфории, которая может обернуться банкротством.
Но так ситуация может выглядеть лишь с точки зрения фирмы.
С точки зрения общества все по-другому.
«В сухом остатке» — резкое снижение стоимости энергоносителей на внутреннем рынке, начало реиндустриализации и вызываемого ею оздоровления социальной структуры общества. Таким образом, возможная неэффективность для отдельно взятой фирмы в полном соответствии с классическими примерами советского управления оборачивается огромной выгодой для страны в целом.
Разумеется, бесконечно осуществлять такую политику невозможно: дешевая энергия не стимулирует инвестиции в нее. Однако, с одной стороны, многие корпорации связаны долгосрочными соглашениями, вынуждающими их продолжать добычу энергоносителей даже себе в убыток; задача государства в их отношении сводится к тому, чтобы поддерживать их на плаву, тратя миллиарды для достижения триллионного эффекта.
С другой стороны, многие фирмы и сами научились «держаться на плаву», получая прибыль за счет утилизации разного рода примесей, являющихся ценным сырьем для газохимии (подобно тому, как Катар получает основную часть прибыли не от экспорта сжиженного природного газа, а от добычи на тех же месторождениях газового конденсата).
Как бы ни относиться — с пессимизмом или оптимизмом — к перспективам «сланцевой революции», очевидно одно: она позволяет надолго оттягивать сползание мира в глобальную депрессию.
Для понимания эффективности Ромни стоит напомнить, что он умудрился не заметить всего этого, находясь в самой гуще событий.
Поражение Ромни — поражение либерализма
Изложенное лишь объясняет поражение Ромни; экономическое же значение выбора американского народа значительно проще. Не только по-кудрински радикальная, по сути дела, либерально-экстремистская идеология Ромни, но и программа его действий практически гарантировали США, а с ними и всему миру, срыв в глобальную депрессию уже в течение 2013 года.
В самом деле: 1 января заканчивается действие разнообразных программ стимулирования экономики, а также поддержки малообеспеченной части американского общества, принятых на разных этапах кризиса. Нет сомнения, что в случае поражения на выборах (да еще и при враждебном республиканском большинстве в конгрессе) Обама в последние два с половиной месяца своего президентства как минимум не смог бы (а вероятно, со злорадством не стал бы и пытаться) пролонгировать эти программы в том или ином виде. Масштаб их довольно серьезен, и их прекращение (угроза которого еще весной была названа в США «фискальным обрывом») нанесло бы по американской экономике удар, который в кризисных условиях мог бы стать завершающим, несмотря даже на дешевую на внутреннем рынке энергию.
Это было прямой угрозой и для России, ибо мировая экономика неминуемо бы сползла в депрессию вслед за американской. Спекулятивные рынки, включая наиболее спекулятивный из них — рынок нефти, стремительно схлопнулись бы. Падение цен на нефть и котировок мировых фондовых рынков заставило бы «энергетическую сверхдержаву» из ставшего для нее привычным положения голого короля в весьма короткие сроки, как в дефолт 1998 года, осознать себя голым нищим.
Это было бы почти неизбежным следствием победы Ромни. Победа Обамы не гарантирует продления программ стимулирования экономики, так как враждебное ему республиканское большинство может начать самозабвенно «раскачивать лодку» не только из мести, но и из желания будущей победы. Однако сохранение высшей власти позволяет Обаме противодействовать этим намерениям, эмитируя деньги через ФРС, одновременно стращая эту в принципе союзную ему структуру проведением смертельного для нее публичного аудита.
Таким образом, США, скорее всего, избежали опасности ускорить процесс сползания в глобальную депрессию и точно продержатся еще как минимум весь следующий год.
Китайский ответ: смена фазы
Сразу же после американского ответа на нынешний этап глобального кризиса на XVIII съезде КПК прозвучал иной, китайский, ответ — и тоже весьма обнадеживающий.
Разумеется, дело не в заранее известных и тщательно обсужденных (и далеко не только внутри самого китайского руководства) кадровых изменениях. Принципиально важными были выступления лидеров наиболее динамичной и при этом крупнейшей экономики современного мира (если учитывать реально контролируемый ими Большой Китай, а не только его континентальную часть), которые укладываются в три основных тезиса.
Первый: Китай решительно меняет характер стимулирования своей экономики, перенося центр тяжести со стимулирования развития бизнеса при помощи создания современной инфраструктуры на решение социальных проблем.
Этот перенос не носит искусственного, волюнтаристского характера и является реакцией не на какие-то политические (или даже социально-политические) процессы, но в первую очередь на исчерпанность прежней модели стимулирования экономики.
В самом деле: в 2008 году, четыре года назад, российские специалисты и бизнесмены люто завидовали Китаю, руководство которого в ответ на кризис провозгласило не постыдную капитуляцию перед бессовестным корпоративным шантажом олигархов и катастрофическую «плавную девальвацию» (стоившую за полгода четверть триллиона долларов), а прокладывание асфальтированного шоссе к каждой деревне и по ее центральной улице. Эта программа звучит особенно болезненным укором для нашей экономической политики, когда не то что дороги в деревне, а даже федеральные трассы в центре России порой переходят в простой и ничем не асфальтированный грунтовый проселок (как это имеет место, например, на трассе «Дон» в Тульской области, в центральной части города Чернь).
Однако в Китае она в целом выполнена и свой антикризисный, стимулирующий развитие потенциал, соответственно, исчерпала. Идти по пути «больной северной сестры» и пытаться поддерживать деловую активность массовым закапыванием народных денег в пресловутые «имиджевые проекты» (бессмысленные лишь в лучшем случае) китайцы не способны в принципе. И не только потому, что в их головы, отравленные 4,8 тыс. лет непрерывной письменной истории, подобное просто не может прийти. Не менее важная причина заключается в том, что уже более 20 лет они тщательнейшим образом изучают деятельность российского государства в первую очередь с точки зрения выявления непростительных, как им кажется, ошибок, которые ни в коем случае не следует повторять.
Так или иначе, китайское руководство осознает, что инфраструктура в Китае в основном уже отстроена, и следовательно, надо искать другой источник спроса, который поддерживал бы развитие его экономики в условиях неумолимого сжатия внешних рынков.
Этим источником стал спрос населения: именно поэтому, как представляется, китайское руководство и подтвердило с бросающейся в глаза настойчивостью курс на повышение его благосостояния, построение «среднезажиточного» и «гармоничного» общества.
Разумеется, оно не пренебрегает и побочными методами стимулирования, которые описываются вполне откровенно и среди которых наиболее важным для России представляется быстрая и глубокая модернизация
китайской армии. Конечно, мир, скользящий в глобальную депрессию, становится все более опасным и малопредсказуемым, что резко повышает потребность в надежной и эффективной армии. Однако не следует забывать, что локальные конфликты, в которых, согласно официальным заявлениям, предстоит гарантированно побеждать китайской армии, вряд ли связаны не только с Мьянмой и Вьетнамом, но и с Японией и Тайванем. Ведь за последними маячит тень США, в силу чего военный конфликт с ними имеет шанс оставаться локальным очень недолго.
Учитывая значительное превосходство численности молодых мужчин над численностью молодых женщин (следствие реализации принципа «одна семья — один ребенок»), которое всегда повышает агрессивность общества, сложность психологии поколения «маленьких императоров», а также глубину социальных, региональных и политических проблем, которые даже не всегда удается продолжать скрывать, приходится признать, что вслед за экономической, демографической и территориальной перед Россией в полный рост встает китайская уже и сугубо военная угроза.
Китайской политикой возможный военный конфликт воспринимается пока, как представляется, в стиле Дэн Сяопина — как не более чем дополнительный предохранительный клапан, служащий для сброса накопленной обществом и элитами избыточной энергии, а также для переформатирования элит. Однако для потенциального объекта военной агрессии, особенно ослабленного внутренними проблемами, даже самая деликатная реализация столь ограниченных задач может иметь не просто тяжелые (как для Вьетнама в 1979 году), но и, без преувеличения, фатальные последствия.
Тем не менее наиболее значимым источником экономического развития в Китае в обозримом будущем должен стать спрос населения.
Насколько можно судить, с его помощью предполагается решить вторую стратегическую задачу китайского руководства — преодоление накопившихся за десятилетия стремительного экономического рывка социальных и региональных разрывов, повышение степени внутренней однородности общества и обеспечение за счет этого его «гармоничности».
Эта задача политически трудна, ибо объективно ухудшит положение (по крайней мере, во внутрикитайской конкуренции) главных выгодоприобретателей всех 33 лет китайской модернизации: бизнеса, наиболее развитых регионов, связанных с ними бюрократии и интеллигенции.
Но китайские лидеры понимают не только трудность объективно стоящей перед ними задачи, но и последствия ее успешного решения.
Ибо по мере роста благосостояния усиливается стремление к справедливости и, более того, к самореализации, в том числе и в политической сфере, а значит — и к демократии. Как бы робок и половинчат ни был шажок российского общества в этом направлении, сделанный на площадях и проспектах Москвы в декабре 2011 — мае 2012 года, он, похоже, был оценен и учтен китайским руководством.
Его представители прямо говорят сейчас о коррупционном перерождении не только китайских органов госуправления, но и самой Коммунистической партии (и это в Китае, где слово руководителя значит значительно больше, чем в Европе, не говоря уже о современной России!), и называют победу над коррупцией своей главной политической задачей. При этом в борьбе с коррупцией предполагается опираться не столько на традиционные политические и современные технические меры, но в первую очередь на активность граждан. Для ее повышения осуществляется значительная, хотя и медленная, после отработки соответствующих механизмов на экспериментах, демократизация общественной жизни — вплоть до выборов мэров городов. (Нельзя исключить, что через некоторое время Китай обгонит Россию и по реальному уровню демократичности общественного устройства, по крайней мере, нашу страну внедрение вместо избираемых мэров института назначаемых и, насколько можно судить, в принципе не ответственных ни перед кем «ситименеджеров» ведет в диаметрально противоположном направлении.)
Другим примером ответа на «вызов демократии» вот уже длительное время служит Бирма. Ее военные правители вполне правильно осознали, что технологии неизбежно ведут к появлению интеллигенции, а та — столь же объективно — к демократизации. Однако они сделали из понимания этого вполне логичный, но глубоко оригинальный вывод о политической недопустимости в Бирме технологического прогресса как такового и длительное время вполне успешно реализовывали его на практике.
Мы видим, что китайские лидеры ведут свою страну более традиционным и более европейским путем.
* * *
Человечество скользит к глобальной депрессии, как нам кажется, неотвратимо, но при этом медленно, цепляясь за каждую возможность удержаться. И душу греет слабая надежда, что, продолжая откладывать катастрофу, как мы делаем это уже более 12 лет, каким-то неясным пока образом ее все же удастся избежать. Совсем.
Как отметил однажды Черчилль, «большинство войн в истории удавалось избежать, просто отложив их»