Юбилей Путина: культ без личности
В обстановке тотального недоверия любой культ вождя превращается в пародию
Из Анталии пишут. На курорте немецкие туристы, заметив над морем дельтаплан, начинают ржать: “Путин, Путин!” За последний год с имиджем национального лидера произошла непоправимая вещь: президент становится комическим персонажем. Если Медведев в Твиттере фигурировал под хэштегом #жалкий, то Путину впору присваивать хэштег #смешной.
Из героя уважительных анекдотов, при виде которого тряслось желе в холодильнике, он превратился в героя демотиваторов, который ведет корюшку на нерест.
И дело, наверное, даже не в том злополучном полете со стерхами, за который он с ходу принялся оправдываться перед Машей Гессен, не в бутафорских амфорах и не в опереточной истории с одесскими террористами, готовившими на него покушение в тиши Малой Арнаутской. Дело в том, что в России радикально изменилась общественная атмосфера, причем не только среди креативного класса и демонстрантов Болотной, но на уровне национального мышления, грамматики языка. Фирменный путинский цинизм, который он принес в политику под лейблом прагматизма, цинизм, в котором слышались отголоски всеобщего скепсиса брежневской эпохи, пацанские понятия питерской подворотни и чекистская ухмылка (как в сакраментальном “она утонула”) – этот цинизм вернулся к нему в виде тотального, всепоглощающего неверия, которое в любых действиях власти видит пиар, распил и развод. Можно рисовать какие угодно цифры на выборах и в рейтингах придворных соцопросов, сгонять сколько угодно студентов и коммунальщиков на Поклонную и Манежную, но невозможно вернуть ушедшие веру, надежду и любовь. Роман с Россией закончен. Остались формальности постылого брака.
Накануне 60-летнего юбилея Путина вертикаль привычно рапортует: проводятся конкурсы детского рисунка, пишутся сочинения, проводится выставка черных лабрадоров. В Челябинске пишут гигантскую открытку, в Ростове на мосту через Дон растянут 140-метровый баннер с поздравлением. Из глубин народного духа прорывается кустарный китч: бюстики, школьные тетрадки с образом голубоглазого вождя, китайские полотенца и коврики веселых расцветок, где Путин похож на херувима: во всем какое-то недопустимое легкомыслие, нездоровая кокетливость. Даже тертые нашисты во время “Белого кольца” в феврале фланировали по Садовому с розовыми сердечками, на которых было написано “Путин любит всех”. Культ личности с птичками и виньетками. При Сталине такого бы не допустили.
За всей этой суетой чувствуется усталость материала, усталость эпохи, усталость самого юбиляра, как в безсмертной маркесовской “Осени патриарха”. Мне кажется, что символические корни происходящего надо искать в майском перформансе под названием “инаугурация” (“кенгурация”, как ее тут же ехидно окрестили), которое с мефистофельским коварством срежиссировал и с голливудским размахом снял Константин Эрнст. По улицам вымершего, как после Чернобыля, города зловеще и безшумно скользил черный кортеж. С этого момента мы стали зрителями гигантского сюрреалистического спектакля, который разыгрывается в голове одного человека. Он выдумывает себе народ с преданными бюджетниками и суровыми уральскими мужиками, которым он читает в Лужниках Лермонтова. Выдумывает страну с сочинскими снегами, забайкальскими автобанами и маниловским мостом на необитаемый остров. Выдумывает войну с Грузией, с белыми ленточками и с происками Госдепа. Играет в стерхов, нерп и тигров, наивно полагая, что это как-то пробудит интерес сограждан к живой природе. На пороге седьмого десятка он оказался абсолютно, экзистенциально одинок, окруженный грызущимися кланами, проворовавшимися соратниками и растерянными пресс-секретарями, никто из которых не осмеливается сказать ему, что он смешон, как король из андерсеновской сказки.
В ранней повести Виктора Пелевина “Принц Госплана” герой оказывается внутри компьютерной игры, смысл которой в том, чтобы пройдя все уровни защиты, добраться до принцессы на верхнем уровне. Одолев всех стражников, герой попадает, наконец, в заветную комнату и обнаруживает, что принцесса – всего лишь кукла, набитая соломой. С культом личности ровно то же самое. Сегодня, наверное, он еще возможен в более патриархальных странах типа Венесуэлы или Ливии. Но в России, стране победившего постмодерна, культ личности оказывается культом пустоты, пародией на себя самого. Не взрыв, но всхлип. Не “эпик фейл”, а эпик фейк.
Кстати, о Пелевине. Говорят, после новости о том, что Путин в облике журавля возглавил стаю и полетел на юг, Виктор Олегович решил оставить писательское ремесло. Надеюсь, что это, как и другие слухи о нем, окажется мифом.
Сергей МЕДВЕДЕВ,
профессор Высшей школы экономики
Forbes.ru