Технологии и право
Социально-правовые последствия третьей мировой войны
Основная проблема права как регулятора социального бытия — это его источник и его глубинная, базовая мотивация. Большинство людей, соблюдая правила движения, деля имущество или занимаясь бизнесом, а иногда и отвечая за преступления, не слишком задумываются, каким образом возникает юридический дискурс, внутри которого они живут.
Конечно, все знают, что законы разрабатывают юристы, а принимают их парламенты, но чем руководствуются юристы и парламенты — эта тема далека от повседневного внимания обывателей. При этом вопрос правовой нормы не бытовой, а метафизический. По сути дела, речь идет о том, живем ли мы в «неправильном» бытии, в фальсифицированной реальности, основанной на подлоге, несправедливости, гнете… или же мир вокруг нас все же соответствует неким высшим нормам «добра и красоты». Очевидно, что право — сама идея «права» — обладает религиозной подоплекой. Само различение между правом и неправдой есть различие религиозное. От того, что вся эта проблематика переводится в сферу светской администрации, либеральной «юрократии» (господство адвокатов) и т. п., исходные предпосылки проблемы не меняются.
В контексте постановки вопроса о религиозных истоках права существует фундаментальный конфликт между сверхсложным и совершенно закрытым аппаратом государства, за фасадом которого это право вырабатывается и народом, который не имеет обратной связи с законом (равно как и с его применением). А выступает только в качестве объекта применения юридического контроля, механизмы которого для него недоступны, непонятны и во многом враждебны. Достаточно ярким примером может служить движение вигилантов в США, которые в XIX веке даже создали в Сан-Франциско комитет, призванный противостоять коррупции в правительстве. Элементы этой традиции сохраняются в американском обществе до сих пор. С другой стороны, есть прекрасный пример массового движения снизу, которое в 1990—2000 гг. было известно в разных странах под аббревиатурой PAGAD (первые буквы английских слов: «народ против гангстеризма и наркотиков»). Однако действия кейптаунских вигилантов против бандитов и драг-дилеров предсказуемо вызвали оборонительную реакцию правоохранительных сил, которые, как известно, ненавидят правовую «самодеятельность» граждан гораздо больше, чем беспредел криминала.
Это только наиболее близкие примеры, однако противостояние между правосудием снизу и юридическим контролем со стороны правящих кругов существовало всегда. В XIX веке, с развитием либерального класса, основным подразделением которого были юристы, организация правового пространства стала усложняться и отчуждаться от населения в геометрической прогрессии с каждым новым поколением. Соединенные Штаты в своей электоральной процедуре до сих сохраняют наследие классического либерализма XVIII— XIX веков, избирательный ценз, двухступенчатые выборы, масса сложных рогаток, которые призваны нивелировать влияние арифметического большинства на исход голосования. В Америке же, кстати, среди всех стран западного мира, наиболее развита тенденция, когда граждане берут правосудие в свои руки.
Вторым полюсом вигилантизма в мире является ислам. Шариат — это правовая система прямого действия. Она не предполагает необходимости сложного громоздкого аппарата, паразитически сидящего на шее общества и действующего исходя из «правил игры», непонятных обычным людям. Достаточно иметь внутри общины шариатского судью, чтобы поддерживать правовое поле, поскольку знакомство с основами шариатского права входит в обязательное религиозное образование всех мусульман.
В первой половине XX века фундаментальная идея государственного суверенитета, которая перешла из предыдущих эпох как часть феодально-монархического наследия, испытала серьезнейший кризис. Первая мировая война нанесла удар по монархическим институтам и одновременно открыла дорогу для создания международных организаций (Лига наций). Однако решающим переломом стал исход Второй мировой войны. В международном правовом поле поражение Европы одновременно вернуло на передний план архаичные дохристианские традиции Рима, но при этом, с другой стороны, создало предпосылки для совершенно нового понимания концепции юридического контроля. Мало кто задумывается над тем, что Нюрнбергский процесс и повешение политических руководителей Третьего рейха являлось, по сути дела, воспроизведением римского ритуала «триумфа», которого удостаивались наиболее признанные и прославленные полководцы Рима, и который предполагал обязательное удавление варварских вождей, захваченных в плен. Это с одной стороны; а с другой — на место национальных законодательств практически вступило оккупационное право победителей, что тоже представляет собой аллюзию на римскую историю: преторское право, военно-оккупационный раздел римского права, вводившийся на покоренных территориях, из которого произошла англо-саксонская юридическая традиция.
Оккупация Европы, осуществленная США, СССР и Великобританией, открыла дорогу формированию новой властной корпорации — международной бюрократии. Соединенные Штаты на первых порах приветствовали и подкармливали этот политический класс, будучи уверенными в себе и не без основания полагая на тот период, что такие организации, как ООН и различного рода военно-политические блоки от НАТО до СЕНТО, просто-напросто у них в кармане. Правда, довольно скоро оказалось, что у этой международной бюрократии вполне реально возникновение «левого» крыла, попавшего под влияние «коммунистической Москвы».
Это раздражающее положение было исправлено после 1990 года, когда все решения ооновских ассамблей, принятые подавляющим большинством в духе господствовавшего в 60—70 гг. антиимпериалистического дискурса, были немедленно выкинуты в мусорную корзину и заменены прямо противоположными.
К этому времени международная бюрократия развилась в самостоятельную силу, которая к тому же в значительной мере ушла из-под прямого диктата администраций великих держав. Более того, эта корпорация стала стремительно превращаться в прямого оппонента национальных бюрократий, с их опорой на старые классические суверенитеты.
У национальных бюрократий, после того как монархический принцип в результате катаклизмов XX века несколько стушевался и отступил за кулисы, роль «хозяина» стали играть классические национал-либералы. А международная бюрократия как раз обрела себе покровителей в лице «роялов», будучи связанной с ними прежде всего через глобальную систему «гуманитарной деятельности»; эта сфера дает идеальные возможности для политкорректного политического криминала и неограниченного отмывания денег, поступающих из транснациональных корпораций. Сегодня само собой разумеющимся считается, что национальное законодательство вторично по отношению к международным соглашениям. Если национальный закон расходится с правилом, принятым на уровне международной бюрократии, то работает именно это правило, а не закон. Если национальный суд противоречит международному суду, силу имеет решение международного суда. Что это фактически означает? Законы в отдельных странах худо-бедно принимают представительские органы, депутатов в которые, конечно, с фальсификациями, но все-таки выбирают местные жители. Можно провести какую-никакую причинно-следственную цепочку от национального уголовного кодекса к волеизъявлению конкретного населения.
Хартии, декларации и прочие документы, подписанные государствами, вырабатываются международной бюрократией с минимальной оглядкой на своих оппонентов, рассаженных по национальным квартирам. Международную бюрократию никто не выбирает, она живет и размножается как самостоятельная грибница и оформляет для себя собственные процедуры воспроизводства. Комиссия Евросоюза в Брюсселе смотрит на каких-нибудь Олланда или Меркель, как… Кремль на глав регионов. Господство международной бюрократии означает деконструкцию суверенитетов, а соответственно и обессмысление национального, то есть почвенного права. В результате сегодня правовая система стала «волатильной», поскольку она не базируется более на постоянных правилах игры. Даже распорядок прохождения контроля в аэропорту меняется изо дня в день, согласно решениям, принимаемым в международном чиновничьем пространстве, а не в силу тех или иных принципов, заданных почвенной административной волей. Однако это приводит к тому, что контроль над людьми становится гораздо более прямым, плотным, непредсказуемым и опирается на непрерывно усложняющийся аппарат и, самое главное, на электронные средства. По сути дела, юридическое господство международной бюрократии сегодня — это информационный контроль и электронная диктатура, которые ориентированы не на кару за нарушение закона (оставляя человека свободным, пока он некую правовую границу не преступил), а на превентивное ограничение возможностей, которыми располагают как индивидуумы, так и национальные общности.
м Информационный контроль и электронный диктат ясно обнаруживают себя в вооруженных конфликтах, которые международная бюрократия организует против особо упрямых очагов национальных бюрократий, таких как Ливия, Сирия и т. п. В ходе такого рода вооруженных операций против суверенитетов могут в режиме онлайн меняться правила игры, оценки ситуаций, интерпретация событий. В конечном счете международная бюрократия сегодня пишет свою собственную версию текущей истории вне всякой связи с реально происходящими событиями.
Таким образом, размывается представительская демократия как система, лишается почвы электоральная процедура, становится нелепой сама идея выборов национально ответственных политиков (которые оказываются в роли «плачущих Пьеро» перед лицом ждущих их трибуналов), короче говоря, весь уклад классического либерализма, основанного на концепции «государство — нация», идет к коллапсу. В выигрыше от этого остаются закулисные хозяева международной бюрократии — традиционалистский клуб, роялистский истеблишмент, терпеливо ждущий реванша.
Что произойдет, когда в результате ограниченного применения ядерного оружия в условиях третьей мировой войны рухнет электронная диктатура и информационный контроль? Международная бюрократия сразу не исчезнет, но в огромной степени утратит свое сегодняш нее значение, поскольку из ее рук будет вырвано ее главное оружие, позволяющее управлять событиями и людьми по своему произволу в онлайновом режиме. Клубный истеблишмент вынужден будет полагаться на управление миром через кластеризацию по цивилизационному признаку. Иными словами, послевоенное человечество будет разделено на религиозно-культурные гетто и мир вернется на несколько столетий назад (именно в этой связи сейчас активизировались попытки создать гетто под названием «Халифат» для мировой исламской общины — проект, который пользуется активной поддержкой «роялов»). В этих условиях главным оппонентом неофеодализму традиционалистского истеблишмента будет та система законов, которая подразумевает непосредственную включенность рядовых людей в правовой процесс. Эта система неизбежно окажется сетевой, безусловно децентрализованной, не зависящей от паразитического госаппарата, дорогих технических средств и продвинутых технологий. При этом, однако, противостоящая кластерному человечеству под управлением «сеньоров» воля к справедливости станет опираться на трансграничный единый дискурс. Она должна быть основана на ясных и близких людям принципах справедливости, и ее законы мотивированы не произволом господ, поручающих оформление правил игры хитрым и продажным юристам, а тем теологическим фундаментом, который дает человеческой жизни смысл. Именно такое право, применяемое снизу и сквозь все различия между людьми, определяет разницу между безвестной пылью на ветру и людьми, имеющими право на Историю.