Памяти Солженицына

 

Александр Исаевич Солженицын приобрел міровую известность в 1962 г. за один день – после публикации “Одного дня Ивана Денисовича” в “Новом міре”. Было ему 44 года – в таком возрасте немало классиков уже кончали путь земной. Но этому писателю – ровеснику совершенно нового строя на русской земле, комсомольцу, советскому офицеру, зэку, раковому больному, ссыльному – были, видимо, уготованы иные жизненные сроки и скорости созревания. Ибо в отличие от дореволюционных литераторов, живших в достаточно благополучные времена, ему предстояло прикоснуться к тайне бытия (в этом главный смысл литературы) на совсем ином жизненном опыте, когда надуманная беллетристика, даже талантливая, на фоне предапокалипсической реальности была уже неуместна. И думаю, Александр Исаевич мог только поблагодарить судьбу за то, что она не дала ему возможности войти в литературу с ранними писательскими опытами…

 

Его творческое кредо как русского Нобелевского лауретата мне уже приходилось анализировать в сравнении с русскоязычным лауреатом Бродским (парижский “Вестник РХД”, 1988, № 154). Бродский в своей Нобелевской речи выразил міроощущение многих нерусских по духу литераторов, пишущих на русском языке: «Понятия “хорошо” и “плохо” прежде всего эстетические, предваряющие категории “добра” и “зла”… Искусство, будучи наиболее древней формой частного предпринимательства, вольно или невольно поощряет в человеке его ощущение индивидуальности…»; поэтому литература призвана создавать «на месте ожидаемого согласия и единодушия – равнодушие и разногласие, … брезгливость к ревнителям всеобщего блага».

Солженицын же в своей речи подчеркнул, что в традиции русской литературы «не заглядываться слишком сама на себя, не порхать слишком безпечно, и я не стыжусь эту традицию продолжать по мере сил. В русской литературе издавна вроднились нам представления, что писатель может многое в народе и должен… Таково положение писателей: выразителей национального языка – главной скрепы нации, и самой земли, занимаемой народом, а в счастливом случае и национальной души».

 

Знаменитость, однако, открывает в его жизни новый период. Она что-то облегчает, что-то затрудняет. Потому что такой человек становится точкой приложения самых разных сил и надежд. Одни видят в нем вождя сопротивления режиму, другие по той же причине хотят устранить (попытка отравления, затем высылка); третьи, как Запад, пытаются использовать писателя в своей информационно-идеологической войне против СССР.

 

За это сегодня кое-кто упрекает Солженицына, как, впрочем, и всех противников марксистского режима: мол, “Целились в коммунизм, а попали в Россию”. Да, было немало дисидентов-западников, ставших проводниками американской политики. Но Солженицын принадлежит к другим, которые по своему глубинному побуждению совести не могли не сопротивляться власти, провозгласившей борьбу против Бога и “черносотенной культуры великоросов” (Ленин). Ведь именно большевицкая власть изначально целилась и попала в Россию (компартия в целом не стала подлинно русской даже после военной национальной мутации), а винить в этом таких ее открытых и мужественных противников, как Л. Бородин, В. Осипов, И. Шафаревич, А. Солженицын, можно с тем же успехом, что и любого русского человека, не желавшего в те же 1960-1970-е годы закрывать храмы, сносить с лица земли “неперспективные деревни” и поворачивать русские реки в Среднюю Азию.

 

К тому же ни Солженицын, ни эмигранты не имели сил, сравнимых с властью КПСС. Она была не столько побеждена извне, сколько изжила себя сама изнутри, противопоставив себя духовной природе человека, почему и перед Западом режим стал уязвим в это главной своей сердцевине. Запад, конечно, воспользовался этим в своих эгоистичных целях. Но настоящая русская эмиграция всегда учитывала наличие двух врагов России, внутреннего и внешнего. Если бы у нее было больше возможностей для влияния на ход событий – в нашей стране мог бы сформироваться национальный ведущий слой, способный воспрепятствовать планам Запада по разрушению вместе с КПСС и исторической России. Партийная же номенклатура предпочла продать целостность и интересы государства за признание ее Западом в качестве “легитимных демократических президентов” на обломках России – вот главные виновники нынешней государственной катастрофы.

 

Солженицын был один из тех, кто пытался ее предотвратить. Правда, мне кажется, что как раз в решающие годы он действовал недостаточно четко, выжидал – и опоздал со своим возможным влиянием на ход событий. Обо всем этом я подробно писал в статье “Запад, коммунизм и Россия” (“Москва”, 1995, № 6) – достаточно критично и по отношению к Александру Исаевичу, поскольку именно в предапокалипсическое время мы должны говорить о проблемах России откровенно. И хорошо, что он на критику не обижается – это позволяет мне вновь вернуться к ее исходной точке: мне видится у него некий чрезмерный философский оптимизм, точнее – недооценка действия организованных сил зла в истории: антихристианской “міровой закулисы”.

 

Так, в 1970-е годы мне тоже казался очень важным его призыв “Жить не по лжи” (пусть каждый перестанет поддерживать официальную ложь – и власть лишится своей опоры). Но, конечно, к такому общественному подвигу тогда был способен далеко не каждый. В качестве стратегического этот рецепт не учитывал более сильного противодействия самой лжи, и не только со стороны коммунистической власти. Ведь чтобы “не поддерживать ложь” – следовало знать ту правду об устройстве этой власти и о міровой раскладке сил, которой еще не знал сам Солженицын. (Без этого звания у антикомунистов в России и получился западнический Август 1991 г. со всеми его колониальными последствиями для страны…)

 

Лишь высланный в эмиграцию писатель стал накапливать нужный опыт – как и многие русские эмигранты. Поначалу ему казалось, что Запад лишь по недоразумению не проводит различия между русским народом и властью КПСС. Несколько лет Александр Исаевич пытался просвещать западных политиков (“Чем грозит Америке плохое понимание России”, 1980), пока не увидел, что это не случайность: «Дело не в отдельных администраторах, а дело в руководящей идеологии вашей… Ваши радиопередачи все 30 лет сознательно направлены на то, сознательно направлены, планомерно, чтобы не дать русскому православию подняться и стать организующей общественной силой в России» (1981).

 

После этого, наверно, важно было уделить больше внимания и иной стороне проблемы: чем грозит России плохое понимание ею Америки. А для этого требовалось уточнить отношение и к коммунизму. Долгое время Александр Исаевич видел в нем “Концентрацию Мірового Зла”, поэтому казалось, что надо все свои силы направить на устранение этой “концентрации” – и свободному народу откроется путь возрождения. Действительность оказалась сложнее, ибо исторически большевизм был лишь одним из инструментов сил зла, сконцентрированных в ином месте и различимых лишь в более крупном, историософском масштабе. Поэтому, в частности, уже в 1950-е годы Ильин предостерегал о своекорыстных планах “міровой закулисы”, которая в момент ослабления и падения КПСС станет главной опасностью для нашей страны.

Но, похоже, всей разрушительной мощи этого натиска на Россию даже в годы перестройки Александр Исаевич не ощущал. Он долго запрещал перепечатывать в России свою антизападную публицистику, хотя уже вовсю шли ожесточенные бои между захватившими главные СМИ западниками и оборонявшимися русскими патриотами за то, каким путем идти российским реформами… И первую свою публицистическую работу, предназначенную для российской печати, Солженицын назвал почти оптимистически – “Как нам обустроить Россию?” (1990). Шафаревич тогда оценивал ситуацию точнее: “Можно ли еще спасти Россию?” [название его статьи] – то есть прежде чем обустраивать, ее надо было защитить и уже не только от коммунистов… А Александр Исаевич и после падения комвласти еще долго по инерции считал ее за главного врага – в том числе и осенью 1993-го…

В этом, конечно, сказался и длительный отрыв писателя от России. Переезд из вермонтских лесов на родину помог уточнить оценки. И было вполне логично, что от “семейного завтрака с президентом” Солженицын перешел к все более оппозиционным заявлениям, правда, уже не в телеэфире, от которого Березовский отстранил писателя как “не пользующегося спросом на телерынке”.

Недавняя книга Солженицына “Россия в обвале” в значительной мере иссправляет эту былую инерцию. Фактически она признает, что правы были противники ельцинской власти с самого начала “российско-американской совместной революции” в 1991 году… Однако и в этой работе мы еще, к сожалению, не видим историософского масштаба, позволяющего рассмотреть истинную “концентрацию мірового зла”, вызвавшего этот “обвал”.

Александр Исаевич прав, что многие ошибались, предрекая пришествие антихриста и конец света – никому из нас не дано этого знать. Но еще больше людей ошибались, не применяя к оценке противоборствующих в міре сил этой вечной системы координат: Христа и антихриста – который тоже есть важная и неотъемлемая часть христианского учения. Она, возможно, помогла бы и замысел “Красного колеса” выразить в более экономном объеме, дав более точную оценку Государя Николая II: понять действия Царя, его духовный мір, его “удерживающую” роль, его оставленность всеми и отсюда его объективную невозможность политическимим мерами удержать ослепшее и обманутое российское общество от натиска міровых сил зла, как и смысл царского самопожертвования – все это можно понять только в указанной системе координат.

 

С этой точки зрения даже Темплтоновская речь (1983) Солженицына выглядит не совсем удовлетворительно: правильно видение почти апокалипсического развития в міре, правильный призыв “вернуться к Богу” – но без указания на препятствующую этому мощную систему зла, о которой постоянно напоминала Русская Зарубежная Церковь. Для Солженицына она, наверное еще и этим, оказалась чересчур “консервативной”; в эмиграции он избрал для сотрудничества более либеральную юрисдикцию в Париже…

 

Во внешней политике цели Запада стали вполне очевидны на печальном российском опыте. Солженицын в статье “Лицемерие на исходе века” совершенно справедливо и резко упрекает западные демократии за циничные двойные стандарты; однако в виде спасительного рецепта все еще призывает народы к “всеобщему покаянию, начиная с себя”. Но ведь в міре есть государства и силы, не способные к этому и привыкшие лишь требовать покаяния от своих жертв. И в отличие от прощения христианином своих личных врагов, христианство не предусматривает такого смирения или покаяния перед богоборческими силами зла. От нас требуется осознать, что в земном міре есть именно неискоренимое зло, не способное изменить свою сущность, которое требует от нас безкомпромиссного сопротивления ему. Какие бы ярлыки при этом на нас ни клеили, включая наиболее частые – “антисемитские”.

 

Мне кажется, вот подлинный уровень призыва “Жить не по лжи!”, который мы хотели бы услышать сегодня от видных представителей русской элиты. Во всяком случае, только готовый к этому уровню откровенности человек может стать подлинно народным вождем, соответствующим задачам времени.

 

Как я уже отметил в начале этой статьи, людям такого калибра, как Солженицын, даны большие жизненные сроки. Нынешний юбилей – не конец его творческой и политической деятельности. Хотелось бы, чтобы Александр Исаевич откликнулся на вышеприведенные размышления в следующей своей работе. А пока искренне пожелаем ему здоровья и долголетия.

Вышеприведенный текст был написал к 80-летнему юбилею писателя, хотя и весьма критичен для поздравительного приветствия. Дело в том, что все мои статьи о творчестве Александра Исаевича, включая эту юбилейную, писались с главной целью (в основном скрытой от читателей): в дополнение к личным контактам побудить всемірно известного деятеля уточнить свои историософские оценки происходящего в России и мiре. Поскольку от слова Солженицына многое зависело – этим объяснялась и моя порою невежливая требовательность. (Как-то я ему написал, что он уже не принадлежит только самому себе.) Поэтому сейчас, в связи с кончиной Александра Исаевича (вечером 3 августа 2008 г.), мне кажется уместным кое-что уточнить и в частности отметить влияние этого выдающегося человека в моей собственной жизни – отдавая ему дань благодарности.

Первое мое заочное “знакомство” с Александром Исаевичем состоялось в студенческие годы, во время начального формирования моих антикоммунистических взглядов. В связи с присуждением русскому писателю Нобелевской премии по литературе (1972) и выходом в Париже “Архипелага ГУЛаг” (1973) имя его тогда постоянно звучало и в западных “радиоголосах”, и в советских СМИ (“литературный власовец”). В это время я был студентом московского инъяза, который до войны назывался МИФЛИ и куда Александр Исаевич летом 1941 г. приехал поступать – но помешала война. Это создало в моем воображении какую-то первую связующую ниточку с ним.

Другой связью было то, что и в числе моих родственников (я сейчас уже не говорю об убитых дедах) несколько человек прошли через ГУЛаг: двоюродная тетка отсидела 10 лет в Воркуте за то, что работала заведующей аптекой под немецкой оккупацией на Украине, а оба отчима моих родителей, арестованные в 1937 г., сгинули в лагерях – так тогда полагали (на самом деле большинство приговоренных к лагерю как “врагов народа” сразу же расстреливали).

Попытки достать “Архипелаг” в Москве не увенчались успехом. Но товарищ по институту, Е. Соколов, дал прочесть “Один день Ивана Денисовича” в новомiровской тетрадке, который уже был запрещен и изъят из библиотек. Приступая к чтению, я опасался, что фигура писателя политически раздута “голосами” и возможно разочарование. Но повесть произвела огромное впечатление и художественным совершенством, и своим духом. Солженицын оказался и глубоким талантом, и мужественным русским борцом-антикоммунистом, к которому невозможно было не относиться с пиететом.

Оказавшись в эмиграции, в 1976 г. запоем прочел все его изданные к тому времени произведения (шеститомник, изданный “Посевом”). Но художественные романы (“Раковый корпус”, “В круге первом”) уже несколько разочаровали. А вот “Архипелаг ГУЛаг” стал одной из книг, которая пробудила в душе чувство долга: гражданину страны с такой историей нельзя заниматься отвлеченной философией (в Германии я первым делом осуществил долгожданную цель: поступил на философский факультет Мюнхенского университета); нахождение не со своим многострадальным народом требует нравственного оправдания – помощью своему народу. И я стал сотрудником “Посева” – так началась моя издательская и авторская деятельность и мои иные “университеты”.

Первой моей работой в том же 1976 г. стало составление брошюры “Это – моя страна”, которая в сжатом виде пересказывала “Архипелаг ГУЛаг”. Отпечатанная на тончайшей бумаге она предназначалась для засылки в СССР обычными письмами (всего в последующие годы вышло около 5 изданий общим тиражом 100 000 экз.)

Несмотря на изданный “Посевом” шеститомник, Солженицын, однако, несколько сторонился нашего издательства, предпочитая менее политизированное парижское YMCA-Press. Надо признать, что в НТС далеко не все было привлекательным: это неизбежные минусы “революционной” партийности, хотя меня увлекали принципы орденского служения. Связь “Посева” с Солженицыным поддерживала А.Н. Артемова, супруга председателя НТС. Получение от него статей, заявлений, интервью – каждый раз было праздником для редакции нашего ежемесячника. Особенно близка нам была критика Солженицыным антирусской политики Запада – этим он завоевал огромный авторитет в русской эмиграции, став выразителем ее национального самосознания. Как и тем, что не постеснялся назвать еврейские имена гулаговских начальников – благодаря чему стал чужим для “третьей эмиграции” и прослыл “антисемитом”. Солженицын поднял планку допустимой откровенности в этих вопросах, сняв негласные табу (установившиеся после Второй мiровой войны), и этим во многом способствовал пробуждению и укреплению в зарубежьи русских национальных организаций и изданий в 1970-е годы.

С началом “перестройки” после ухода из “Посева”, когда я стал самостоятельным журналистом и в сотрудничестве с друзьями в России пытался осуществить некоторые самиздатские проекты, впервые лично обратился к Солженицыну за разрешением переиздать в Москве некоторые его работы. Ответ был очень теплым, оказывается, Александр Исаевич внимательно читал мои статьи в “Посеве” и “Вестнике РХД”. С другой стороны, этот ответ удивил:

«Что же касается моей публицистики, то я принял решение: по крайней мере 2 года (1990,1991) ее не печатать в СССР… от публицистики поднялась бы только свалка споров – и заслонила бы от читателей идущие теперь к ним мои главные произведения прозы. А прежде, чем они будут прочтены массовым читателем – я не могу оказать никакого серьезного влияния на направление мыслей и событий на родине. Тем более я не участвую ни в каких организационных мероприятиях…».

В дальнейшей переписке я пытался настойчиво возражать, что именно публицистика сейчас важна как орудие влияния на направление мыслей и что ему вообще надо активнее поддерживать в России притесняемых “почвенников” против “западников”. Но Александра Исаевича отталкивала еще и непреодоленная “краснота” на патриотическом фланге, и он был неумолим относительно перепечатки там своих прежних статей.

Зато он все же взялся в 1990 г. написать свежую – «на государственные темы… Не могу ли я просить Вас прочесть мою новую работу… и дать мне Ваши критические замечания? При этом должен просить Вас: никому не сообщать, не показывать, не снимать копии…».

Просьбу А.С. я в точности выполнил, гордый таким поручением (правда, как он потом сказал, кроме меня было еще три подобных рецензента, в частности М. Геллер в Париже). Это была брошюра “Как нам обустроить Россию”. Потом по его просьбе сделал анализ антирусских передач Радио “Свобода” – А.И. был нужен этот материал для интервью и других выступлений: «И я временами киплю от негодования… Года три назад Вы очень аргументированно разоблачали их. А по сегодняшнему состоянию и с поправкой на новое время – не могли бы Вы набросать, вполне начерно, главные их сегодняшние пороки на Ваш взгляд?».

И эту просьбу с удовольствием выполнил. Между тем, в это время, не в последнюю очередь из-за политики “Свободы” (которую ее русские сотрудники называли “синагогой”), меня все больше занимал обострившийся еврейский вопрос, духовный смысл истории и современного развития, – и тут А.И. огорчил меня в ответ на мое предложение более тесного сотрудничества с ним в его издательских проектах:

«Апокалипсический аспект (в том числе размышления об антихристе) я, однако, не считаю плодотворным, на этом промахивались во многих столетиях: надо выволакивать жизнь народную при всей её тягости – как бы в рамках нормального времени – а выше нам знать не дано».

В возражениях я посетовал А.И., что без этой координаты не понять ни происходящее сейчас в России и міре, ни даже революцию – в описании которой он некоторые важные стороны упустил. Ответом было, в частности:

«Масонской темы в “Красном Колесе” я не касался вполне сознательно: дело в том, что всё вполне объясняется и без всяких масонов. Окостенелость царской администрации, многочисленные промахи ее, или безумное решение Николая II бросить в самый критический момент центр управления войск и связью и ехать успокаивать семью – ни к каким масонам не относится. И порыв крестьян убивать офицеров и ехать захватывать несуществующие пространства земли – тоже, это – их моральное состояние на тот момент, во многом определившееся и состоянием Церкви в XIX веке. Зачем же мне отяжелять и свою работу и повествование – еще долгой цепью мало опубликованных тайн? В одной главе Милюков у меня думает: да они все (члены Вр.Пр.) как будто в заговоре? – и хватит…».

Полемика со знаменитым писателем по таким вопросам невольно побуждала меня к более углубленному изучению «цепи мало опубликованных тайн». Год я просидел в Баварской библиотеке за чтением масонских изданий (выносить их не разрешалось), забросил переводческий заработок и залез в долги – так готовилась “Миссия русской эмиграции”. Материальная помощь из Фонда Солженицына, по его собственному решению, в такой момент была неожиданной и очень пригодилась. И это несмотря на мою усиливавшуюся критику его “историософской ограниченности”! Как можно видеть, обидчивым он никак не был, хотя и не соглашался со мной в главном для меня.

Вот еще один из ответов А.И. на мою критику образа Государя в его “Колесе” (с моей точки зрения, это худшие страницы этого труда): «В эмигрантской (1-й) публицистике сильна – и Вы ее повторяете – легенда об “Удерживающем” – применительно к русскому императорскому трону. Не советую Вам…». В то же время его оценки вышедшей тогда моей “Миссии русской эмиграции” были одобрительными, включая главы о церковных проблемах.

В октябре 1993 г. Ельцин завершил свой государственный переворот расстрелом парламента, и А.И., к моему разочарованию, публично одобрил это. Через несколько дней после расстрела мы, по приглашению А.И., встретились в Мюнхене, где Солженицыны проездом остановились в скромной гостинице. Расхождение в оценках переворота было мне тягостно, и чувствовал я себя не в своей тарелке. Потом несколько раз посылал ему фактическую информацию на эту тему. И уже в январе 1994 г. А.И. частично признал: «Когда мы с Вами разговаривали в начале октября, мы, конечно, не знали подробностей избиения прохожих, сознательного убийства неповинных. Но таким – полны многие моменты истории. А глядя на происшедшее с исторической высоты: полуторагодичное двоевластие вело к распаду России, и он уже начался…». Далее в письме А.И. рисует свое видение российского разброда и бед. «Возвращаюсь на родину с чувством тяжёлым, а с надеждами малыми: смогу ли быть в чём-то полезен? и кому смогу помочь?».

Вернулись мы в РФ почти одновременно в мае 1994 г. Александр Исаевич триумфально проехал через всю Россию с Дальнего Востока, останавливаясь для выступлений в крупных городах; получил свою регулярную передачу на центральном телевидении. Но до сотрудничества так и не дошло в силу разного отношения еще и к новой власти. В продолжение своих усилий переубедить А.И. я написал полемическую статью в связи с программной работой А.И. “Русский вопрос к концу ХХ века”. Также и книги издательства “Русская идея” А.И. регулярно получал, читал и иногда давал свои оценки (в частности, одобрил книгу Саттона “Уолл-стрит и большевицкая революция” с моим послесловием и однажды по телефону тщательно перечислил номера “важнейших” страниц книги “Тайна России” – я посмотрел: все они были посвящены еврейскому вопросу; значит не хотел об этом говорить по телефону открыто…). Переписка же прекратилась за ненадобностью: живем в одном городе, хотя контакты в Москве были очень редкими, в Доме Зарубежья на Таганке. Тем не менее, смею надеяться, что мои откровенные оценки и постоянное требовательное ожидание от А.И. “большей откровенности” отчасти как-то им учитывались хотя бы в избираемой тематике его новых работ.

Вышедшие потом книги А.И. “Россия в обвале” (1998) и двухтомник “Двести лет вместе” (2001) (свою рецензию на нее я назвал: “Двести лет вместе”, или Две тысячи лет противостояния), возможно, были отчасти призваны выправить его общественно-политический облик в патриотическом движении, с которым он начал сближаться на оппозиционной почве, закрывая глаза даже на “красноту” некоторых писателей. И хотя на темы этих двух книг было ранее написано много более глубоких – имя Солженицына само по себе многое значило в такой тематике. Несомненно, они были полезны для просвещения окололиберальной и иностранной общественности.

В заключение покритикую и свое описанное выше требовательное отношение к А.И. Каждый соратник имеет свое место в русском деле, у Александра Исаевича было свое “умеренное”, но очень важное: он имел всенародную аудиторию и сделал очень много для преодоления жидобольшевизма в умах русских людей (хотя и избегал этого слова). Другое его призвание, в том числе на внешней арене, было: защищать облик исторической России и русского патриотизма в условиях всемiрной клеветы на нас на языке, доступном западному прагматичному человеку. Я, вероятно, своими критическими требованиями пытался ему навязать “чужое” место, несвойственное его высокому общественному положению, причем иногда делал это слишком назойливо, за что хочется посмертно принести извинения. Хотя остаюсь при своем убеждении и сожалею о неиспользованных возможностях такого большого русского человека.

Да, Солженицын сделал немало досадных ошибок, и невозможно закрывать на это глаза, идеализируя его только за его достоинства. Господь теперь самый справедливый Судия рабу Божию Александру. Но вот от чего я всегда защищал и буду защищать его – так это от красных лицемерных обвинений: “Целились в коммунизм, а попали в Россию”. Кто куда целился – тот туда и попал. Но об этом я уже писал, в частности в полемике с С. Кара-Мурзой о Солженицыне в газете “Завтра”. Для красных коммуно-патриотов Солженицын всегда будет “предателем”, потому что родина их СССР, а не историческая Россия, которой всю свою жизнь стремился служить Александр Исаевич, исходя из своего природного чувства национального здравого смысла.