На крыльях демократии
Статья 3*: Для международных корпоративных структур не должно быть нигде никаких препятствий
На протяжении столетий тема мирового правительства была предметом политических фантазий, мечтаний и прожектерства среди многих мыслителей, ставящих во главу угла всеобщий мир и благоденствие. Мировое правительство казалось панацеей от всех бед, которые терзают человечество. Собственно говоря, первичное возникновение самой концепции всемирного централизованного правления обозначило разрыв со Средневековьем и открыло дорогу инициативам, которые впоследствии стали обозначать словом «модерн».
Однако только прогрессистская иллюзия уверена, что концепции такого порядка относятся лишь к менталитету нового времени. На самом деле идея всемирного правления и, более непосредственно, «царя мира» — это вполне традиционная оккультная идея, присущая очень многим символическим системам. Очевидным образом всемирный правитель присутствует в метафизике буддизма и в теологии католицизма. Pax Romana — Римская империя — также зиждилась на представлении об объединении всех народов под руководством единого имперского центра. До Рима наиболее яркую попытку создания мирового правительства предпринял Александр Македонский — за 300 лет до Иисуса Христа. Еще более успешным в этом направлении оказался Чингисхан, империя которого просуществовала несколько дольше… Иными словами, концепция единого мира, управляемого одним правителем, присутствует в развитом религиозном сознании и в исторической практике. Кстати, и колониальные империи, поделившие между собой мир, также в некотором роде образовывали мировое правительство, особенно если учесть, что некоторые из них возглавлялись родственниками.
За проектом мирового правительства всегда стояла монархическая идея, что естественно, если принять во внимание его оккультно-символический характер. С точки зрения носителей традиционалистского сознания, человечество и так управляется из скрытого от профанов центра, который так или иначе контролирует видимых всем руководителей и лидеров наций. Впрочем, это уже конспирология…
Однако что несомненно, так это задумка правителей накануне Первой мировой войны использовать шок и потрясение от вооруженного конфликта европейских наций для того, чтобы избавиться от парламентских демократий, существовавших наряду с монархическим истеблишментом практически во всем западном мире. Суть идеи была очень проста: в развязывании войны виноваты политические партии и банкиры. Монархи — отцы своих народов — брали бы в случае удачного воплощения этого замысла управление на себя, распуская парламенты и отдавая под военный трибунал председателей партий и депутатов как врагов человечества. Действительно, разве не все они голосовали за оборонные бюджеты, разве не все они голосовали за войну?
У монархов начала XX века этот план не сработал. Ход войны вышел из-под их контроля и в действительности выигравшей стороной оказались националлибералы. В нескольких странах провал «монархического заговора» обернулся вообще концом старого режима.
Идея мирового правительства с новой силой «засияла» с созданием Лиги наций и особенно уже после Второй мировой вой ны с учреждением ООН. Однако на этом этапе тема была сопряжена с выходом на политическую сцену нового класса — международной бюрократии, которая до того была почти неизвестной реальностью.
Появление мировой бюрократии ознаменовало конец либерализма в его классических формах, приход во все структуры политического и экономического управления неолибералов и закат электоральной демократии, которая казалась незыблемым завоеванием нового времени.
Сама концепция демократии радикально менялась на протяжении последних двухсот лет. В эволюции этой идеи можно различить три главных этапа. В XIX столетии, которое сотрясали Наполеоновские войны и революционные движения, монархи вынуждены были изменить свое позиционирование в массовом сознании. Либерализм и распространение в низах идей французского Просвещения вынудили церковь дистанцироваться от принятия на себя прямой ответственности за политические решения, принимаемые монархическим истеблишментом. Монарх оставался помазанником Божьим, но все больше и больше выступал не столько в роли метафизической фигуры, сколько в качестве национального лидера. Коронованная особа превращалась в символ соборной души нации. Нация же, в свою очередь, приобретала черты некой мистической общности, становясь как бы альтернативной «гражданской церковью». Иными словами, в XIX столетии в историю возвращается феномен политического язычества, характерный для дохристианского, в первую очередь греко-римского, мира. Политическое язычество связанное с мистифицированной национальной общностью (в которой различие между понятиями «нация» и «народ» размывается до их практического отождествления), требует демократии как ритуального выражения мистики почвы. Vox dei — vox populi — коллективное бессознательное становится политической ценностью и получает право на собственный голос.
В этой ситуации монархии переосмысляются как легитимация сверху того, что является реальным источником права снизу. Это как раз то, что начинает именоваться «буржуазной монархией». В ее социальном пространстве происходит стремительная маргинализация традиционного феодального класса наследственных землевладельцев-воинов (служилого дворянства). На авансцену выходит придворная аристократия, которая не имеет никакой связи с вновь образовавшимся электоратом и представляет собой космополитический противовес вездесущему «национально мыслящему» третьему сословию. Монарх становится медиатором в треугольнике «церковь — аристократия — народ».
«Гражданская церковь», возникающая из политического язычества низов, быстро трансформируется в так называемую обще%