Иакинф Бичурин. Человек, который был верен себе

Иакинф Бичурин: Человек, который был верен себе

Биографы и романисты тратят месяцы и годы на то, чтобы воссоздать картину жизни человека, о котором они хотят написать. Они засиживаются в библиотеках, ищут информацию о нем в интернете, перепроверяя факты, по возможности общаются с его современниками, лично его знавшими, посещают те места, где он родился и где бывал. Но отнюдь не всегда авторы объективны в своей оценке, а романисты так и вовсе могут грешить тем, что в их произведениях понравившийся им, но неподтвержденный факт подается за единственно возможный и обрастает с помощью воображения писателя вымыслом,  далеким от того, что было на самом деле.

Даже о ныне живущих писать не так легко. Один и тот же человек может казаться кому-то негодяем, а кому-то воплощением добродетели. Хороший муж не всегда хороший отец. Плохой писатель не всегда плохой критик других творцов. Писать же о тех, кто давно ушел из жизни, несомненно, весьма ответственный шаг. И если уж мы за собой признаем многогранность и зачастую считаем себя людьми сложными, то не стоит лишать этой многогранности и сложности других.

Иакинф Бичурин – человек явно непростой. Поэтому-то при его жизни и после его смерти о нем накопилось немало противоречивых сведений, но тем не менее его имя знакомо сегодня пушкинистам, историкам, религиоведам, синологам и многим другим. Он был переводчиком, ученым, монахом и уже при своей жизни получил признание за пределами России как человек большого ума, к мнению которого можно прислушиваться.

Он родился в 1777 году и прожил более 80 лет, насыщенных яркими событиями. Никита Бичурин начал свое обучение в училище нотного пения, а в 1785 году поступил в Казанскую семинарию, где и получил свою фамилию по названию села в Казанской губернии, куда переехали его родители вскоре после его рождения. В старину служители Церкви не имели фамилий и при зачислении в духовную семинарию ректоры или смотрители давали детям фамилии по своему усмотрению, что и произошло с Никитой.

Окончив курс в 1799 году, Бичурин начинает преподавать грамматику все в том же заведении, которое к тому времени стало академией. Но в 1800 году, когда молодому человеку было 22 года, он постригся в монахи. Есть мнение, и небезосновательное, что это произошло на романтической почве. Внучатая племянница Бичурина пересказывала в свое время семейное предание, за достоверность которого, однако, не могла поручиться, о том, что ее дед и его двоюродный брат после окончания семинарии влюбились в одну и ту же девушку и, чтобы не ссориться, решили вместе просить у нее руки, и тот, кому она откажет, должен был стать монахом… В результате девушка отдала предпочтение брату Бичурина, а ему самому ничего не оставалось, как выполнить уговор. Впрочем, ни одна мысль не растет на пустом месте. И идея уйти в монастырь появилась наверняка тоже не случайно, несмотря на то, была ли это неразделенная любовь или внушение преподавателей, желавших, чтобы способный ученик посвятил себя Церкви, – ведь Бичурин воспитывался в духовной семье, его отец был простым дьячком.

Вскоре его возводят в сан архимандрита, но так как этот сан могли получить только достигшие тридцатилетия, Никите Бичурину (в монашестве – Иакинфу) приписывают лишние годы. После чего его назначают ректором в Иркутскую духовную семинарию и настоятелем Вознесенского монастыря. Ему покровительствует митрополит Амвросий, и у 25-летнего Иакинфа (Бичурина) есть все шансы стать в ближайшем будущем епископом, но этому не суждено было сбыться.

Его осуждают за «содержание девки под видом келейника». Именно такими словами написано в деле на 447 листах, которое сохранилось в архивах Синода. После этого за Иакинфом (Бичуриным) закрепился эпитет «сластолюбца». Впрочем, не все здесь так просто и впору вспомнить строки одного из шекспировских сонетов: «Уж лучше грешным быть, чем грешным слыть/ Напраслина страшнее обличенья/ И гибнет радость, коль ее судить/ Должно чужое, а не наше мнение/ Как может взгляд чужих порочных глаз/ Щадить во мне игру горячей крови?/ Пусть грешен я, но грешнее вас/ Мои шпионы, мастера злословья».

«Девка», упоминающаяся в деле, была возлюбленной Иакинфа – крепостная актриса, которую он выкупил и, рискуя собственной карьерой, поселил в своей келье под именем послушника Адриана. Первоначально об этом узнали семинаристы, которые пытались найти изъян в преподавателе, поскольку тот был строг и требовал дисциплины ранее там не наблюдавшейся. Безусловно, он нарушил монастырские правила и обеты, но неужели нельзя было обойтись без этого почти полицейского разбирательства? Создается впечатление, пусть и неверное, что Святейший Синод смаковал подробности произошедшего и видел «в любом из ближних ложь, поскольку ближний на него похож». 

Бичурин измерил шагами столицу Тибета Лхасу, чтобы нарисовать этот план города.

Иакинф был лишен архимандричьего креста. Его отправляют в Тобольск (место ссылки государственных преступников), где он в семинарии преподает риторику, не имея права совершать священнодействия. Но меньше всего Бичурин думает о покорности судьбе и смирении. Поэтому, несмотря на то что впал в немилость, он добивается назначения в Пекин в должности начальника духовной миссии. Незаурядный ум и любознательность Бичурина, а также граф Головкин (возглавивший правительственную делегацию в Китай для развития торговых и дипломатических отношений), по достоинству оценивший его лингвистические способности и эрудицию, сыграли здесь немаловажную роль. Вряд ли бы он получил возможность поехать в Пекин, если бы на протяжении нескольких лет до этого не изучал историю восточных народов и не произвел должного впечатления на главу посольства.

В 1807 году девятая по счету духовная миссия приезжает в Пекин. Уже на второй день своего пребывания там Иакинф (Бичурин) начинает учить китайский и берется за исполнение обязанностей, возложенных на него: наблюдает за поведением членов миссии, организовывает богослужения, ремонтирует церкви, а чуть позже составляет краткий Катехизис на китайском языке. Естественно, основная цель духовной миссии была в распространении на территории Поднебесной православия. Но Иакинф (Бичурин) все больше и больше времени проводит в театрах и на базарах, заводит знакомства с китайцами, занимается каллиграфией и преуспевает как в правильном написании иероглифов, так и в овладении разговорной речью. Он составляет китайско-русский словарь, переводит древние китайские летописи и хроники. Ученая и переводческая деятельность поглощают его целиком. А тут еще из-за войны России с Наполеоном было прекращено финансирование духовной миссии. В России забыли о ее существовании, а она, в свою очередь, забыла о совершении богослужений и обращении в православие жителей Срединного государства. Об этом не могло идти и речи, нужно было попросту выживать. Денег катастрофически не хватало, и Бичурин стал распродавать церковную утварь, дома и земли, а другие члены миссии, согласно некоторым источникам, в срочном порядке «переквалифицировывались» в торговцев, адвокатов и даже не гнушались азартными играми.

В 1816 году Иакинф (Бичурин) просит Синод оставить его в Пекине еще на 10 лет (к этому времени финансирование возобновилось), так как, по его мнению, духовная миссия за 100 лет своего существования ничего не привнесла в науку и никак не повлияла на государство: переводы с китайского имели много погрешностей, первые словари были или слишком краткими, или вообще невразумительными. В результате Бичурину позволили остаться еще на 6 лет. Но он по-прежнему не уделяет внимания миссии и все больше погружается в труды на китайском языке.

Архимандрит Петр, преемник Иакинфа (Бичурина), прибывает в Пекин в 1821 году. Увиденная картина производит на него удручающее впечатление. Церковью давно никто не занимался: колокола проданы, некоторые помещения сдаются китайцам. Бичурин же, нагрузив верблюдов бесценными книгами, возвращается на родину, где ему незамедлительно предъявляют новые обвинения. Естественно, у царского правительства были на то свои основания: один из членов миссии сошел с ума от постоянных запоев, двое других умерли от болезни, а сам Иоакинф (Бичурин) прогуливался по улицам Пекина в будничной одежде китайца и сдавал один из домов, принадлежащих миссии, для игорного притона. Тот факт, что миссия оставалась без средств к существованию на протяжении нескольких лет, оправданием для Бичурина не послужил.

На этот раз Бичурина лишают не только архимандричьего креста, но и сана, сослав его на вечное поселение в Валаамский монастырь. Будучи теперь простым монахом, он так же всей душой предан своей ученой деятельности, все так же днями и ночами корпит над китайской иероглификой. Однако благодаря хлопотам его друга барона Шиллинга фон Капштадта (влиятельного чиновника в Министерстве иностранных дел) Иакинфа (Бичурина) удается вызволить с Валаама, и в скором времени он становится членом-корреспондентом Императорской академии наук и действительным членом Азиатского общества в Париже.

Теперь очень часто его можно было встретить в мастерской у Карла Брюллова или в литературном салоне Одоевского. Он познакомился с Николаем Некрасовым, Иваном Крыловым, Виссарионом Белинским. Его публикуют в московских и петербургских журналах, а его книги с ежегодной периодичностью выходят в свет, получая высокую оценку в России и за рубежом. И несомненным остается тот факт, что труды, появившиеся в первые годы после его пребывания на Валааме, были подготовлены именно там. Это и «Описание Пекина», и «Описание Монголии», и «Описание Чжунгарии», и «История Тибета и Хухунора (с 2282 года до н.э. по 1227 год н.э.)», и «История первых ханов из дома Чингисов». К слову, Бичурин был первым человеком в России, благодаря которому общественность смогла узнать о Тибете.

У Бичурина были приятельские отношения и с Пушкиным. Пушкин очень интересовался восточными странами, но не мог сам выезжать за границу из-за запрета Николая I. В какой-то мере жажда знаний по этому вопросу была утолена в разговорах с ученым и благодаря его книгам, переданным поэту с дарственными надписями от самого Иакинфа Бичурина, в одной из которых он называет Пушкина милостивым государем.

В 1830 году в Кяхту отправляется научная экспедиция, возглавляемая бароном Шиллингом. В ее состав входит и Иакинф Бичурин. В то время Кяхта была основным центром китайско-русской торговли, и Бичурин приносит экспедиции большую пользу при сборе необходимой информации. В 1835 году он опять оказывается в Кяхте и открывает там первое в России училище по подготовке переводчиков с китайского языка. Какое-то время он сам преподает там и занятия ведутся по учебнику, составленному им. 

На надгробии монаха и ученого в Александро-Невской Лавре написано китайскими иероглифами: «Постоянно прилежно трудился над увековечившими его славу историческими трудами».

До конца своих дней Иакинф Бичурин оставался монахом, ему было отказано в возможности снять рясу. Впрочем, после того как он вернулся с Валаама, Церковь уже не довлела над ним. Он занимался исключительно переводческой, ученой и литературной деятельностью. И сегодня мы смело можем заявить, что русское китаеведение, и востоковедение в целом, началось с Иакинфа (Бичурина), а его работы все также популярны в среде синологов и специалистов по Азии и Востоку.

Но портрет Бичурина не был бы, наверное, полным без трогательных и милых воспоминаний внучатой племянницы Бичурина о своем детстве и выдающемся деде. В ее памяти он сохранился уже стариком с посеребренной сединой головой. «Был он высокаго роста, держался совершенно прямо. Лицо бледное, очень худое, с провалившимися щеками и выдающимися скулами. Открытый большой лоб, между бровей глубокая морщина. Около рта также глубокия морщины. Губы довольно толстые. Глаза большие, темные, блестящие, живые. Побелевшие жиденькие волосы на голове и почти белая, густая борода». Он был против того, чтобы детей били и наказывали, был против того, чтобы наказывали крепостных. Зимой после обеда любил играть в карты, а летом проводил все время в прогулках или в беседке, где занимался переводами. Взрослым туда не было доступа, но дети к нему приходили, а старшая внучка не только причесывала его волосы каждое утро, но еще и часто сидела возле него, когда он был занят. Спустя много лет она удивлялась, как же такой вспыльчивый человек, как ее дед, мог спокойно выносить ее шалости. Играя в карты, он всегда так раздражался, что порой швырял их и бранился. И в этом состоянии крайнего возбуждения мог даже выпустить цигарку из рук, и она падала на его рясу. И он горячился еще больше, если нечаянно клал ее в рот горящим концом.

Но теперь к «еретику» и «вольнодумцу» (эпитетам, которыми награждали его на протяжении всей жизни) можно прибавить еще слова его внучки: «Сердце доброе, великодушное. Прямой и простодушный, он никогда не фальшивил и потому терпеть не мог людей лукавых и заискивающих».

Будучи ученым по призванию, он не смог пойти против себя и пренебрег Церковью. Но оставаясь верным себе, он добился признания и сделал великое дело для многих поколений вперед.

Явно не ангел, но и явно не бес, он жил так, как мог и хотел. И хотя религия не стала смыслом его существования, он прожил очевидно достойную жизнь – раз уж смог остаться в воспоминаниях близких и друзей незаурядной личностью и выдающимся ученым.