Первые числа января. Позади предновогодняя суета, бурное празднование Нового года с шампанским, широким застольем, неудержимым весельем, разгулом, петардами, салютами… О целесообразности так широко отмечать Новый год в нашей стране много спорилось, об этом много говорилось, писалось, особенно в церковной среде — практически все авторитетные пастыри высказались на эту тему, кто-то более отрицательно, кто-то менее. Конечно, бурное празднование перевернутой страницы в календаре никак не вяжется с Рождественским православным постом в преддверии действительно значимого для всего человечества праздника – Рождества Христова. И все же невозможно жалко выбросить эту традицию, отказаться от этого семейного праздника, по сути, единственного, оставшегося из детства. Он пахнет мандаринами, живой елкой. От него веет детством, ожиданием волшебства, сказки, чуда. Чуда… Сейчас я понимаю, что празднуя Новый год, мы всегда, где-то на уровне подсознания, душой своей, ожидали именно того, правильного, Чуда — Рождества Христова, о Котором толком ничего и не знали тогда в нашем атеистическом детстве.
Необходимо чаще обращаться к героическим страницам нашей истории. В очередной раз поражает и придает силы нам, потомкам, когда мы видим такое пробуждение духа, когда наш мирный, долготерпеливый (что многими принимается за слабость) русский народ самоотверженно встает на защиту своей земли.
Вспоминая о войне 1812 года, мы как будто воочию представляем перед собой те события и героев той эпохи. Кутузов, Багратион, Барклай. Горящий Смоленск, Бородино, пожар Москвы, гибель армии Наполеона под ударами партизанских отрядов. Два века прошло, откуда же в нас знание, словно оно врожденное, об этом времени? Когда речь заходит об Отечественной войне 1812 года, у большинства, согласитесь, в первую очередь в памяти всплывает: «Скажи-ка дядя, ведь не даром…» и, конечно же, «Война и мир» Толстого. Вне всякого сомнения, особое место в формировании национальной памяти принадлежит литературе.
В декабре прошедшего года мне удалось найти время и побывать на выставке «Перо и меч», которая проходила в музее «Бородинская панорама». Эта выставка познакомила посетителей с обширной экспозицией литературных произведений, которые были написаны участниками войны и очевидцами (Ф.Глинкой, Ф. Булгариным, И. Лажечниковым, Р. Зотовым и др.) – их немало вышло в первые десятилетия после войны. Были представлены книги о той эпохе, написанные русскими классиками (Пушкин, Лермонтов, Толстой — они имели возможность воссоздавать картины событий из рассказов еще живущих ветеранов), произведения поэтов Серебряного века и советских писателей, обращавшихся к сокровищнице классиков 19 века. Прочитывая сейчас все это богатство, мы можем увидеть и прочувствовать не только духовно-нравственный облик людей того времени, но и представить себе повседневный быт начала 19 столетия, предметы вооружения, снаряжения и т.п.
Писатель Федор Николаевич Глинка, участник войны 1812 г., напишет: «Война сия пройдет мимо, как гневная туча, метавшая молнии на мирные села. Скоро исчезнет ужас, но вслед за ним пробудится любопытство. Люди захотят узнать все подробности сей единственной брани народов… Но русские захотят особенно иметь живое изображение того времени, когда внезапный гром войны пробудил дух великого народа… Ужели незабвенные подвиги государя, вождей и народа в сей священной войне умрут для потомства? Нет! Перо Истории должно во всей целости передать их бессмертию».
А вот слова Михаила Загоскина, петербургского чиновника, вступившего в ополчение и завершившего войну взятием Данцига: «Да, мой друг, эта война не походит на прежние; дело идет о том, чтоб решить навсегда: есть ли в Европе русское царство или нет?»
Первую официальную историю войны 1812 года по заданию Николая I написал генерал, академик и сенатор Александр Михайловский-Данилевский. Четыре тома этого труда вышли в 1839 году. Эти книги представлены в экспозиции.
Владимир Глинка (командовал во время войны конно-артиллерийской ротой) написал «Малоярославец в 1812 году», где решалась судьба Большой армии Наполеона. Сергей Глинка, «Записки о Москве и о заграничных происшествиях от исхода 1812 до половины 1815 года», «Русские анекдоты военные, гражданские и исторические». Иван Лажечников. Он был далек от военной службы, вступил в ополчение добровольно, брал Париж, награжден орденом. На выставке представлены документы, награды Ивана Ивановича, его книги с личными пометками. Иван Дмитриев, министр юстиции, его книга «Освобождение Москвы». Часть экспозиции составили издания 1912 года, вышедшие к столетней годовщине. В основном это недорогие издания небольшого формата, с пометкой «Для народного и школьного чтения». Возможно, что под влиянием этих юбилейных торжеств к теме войны обратилась и юная Марина Цветаева. Ее стихотворение «Генералам двенадцатого года» вышло в начале 1915 года в журнале «Северные записки» (с книги, раскрытой на этом стихотворении, начинается осмотр выставки).
Мне хотелось бы подробнее описать увиденное на выставке, привести наиболее запомнившиеся и запавшие в душу строки о тех событиях.
На выставке представлено множество военных символов. Мундиры, уланские куртка и шапка. Кивер гусара Александрийского гусарского полка (высокий, около 75 см, головной убор, тяжелый, неудобный, но он защищал голову от сабельного удара). Пистолеты, сабли образца 1812 года, ружье пехотное кремниевое образца 1808 года (огромных размеров – более 1,5 метров). Шинель русского солдата 1812 года. Возле нее выписка из воспоминаний знаменитой кавалерист-девицы Н. Дуровой: «Вот идет прекрасная, стройная, грозная пехота наша. Главная защита. Сильный оплот Отечества. Всякий раз, когда вижу пехоту, идущую верным и твердым шагом, чувствую род какого-то благоговения, страха. Кавалерист наскачет, ускачет, ранит, пронесется, опять воротится, убьет иногда; но во всех его движениях светится какая-то пощада неприятелю: это все только предвестники смерти! Но строй пехоты — смерть! страшная, неизбежная смерть!»
Организаторы выставки очень правильно разместили экспозицию. Если что-то и подзабыто, то зрительно вспоминая расположение картин, экспонатов, цитаты из книг, можно восстановить в памяти события и выстроить их в хронологическом порядке.
«Письма русского офицера» Федора Глинки: «Я видел ужасную картину — я был свидетелем гибели Смоленска… 12 часов продолжалось кровопролитное сражение. Русские не уступали ни на шаг места, дрались как львы. Наконец, утомленный противоборством наших, Наполеон приказал жечь город, которого никак не мог взять грудью».
Картина Правдина В. «Кампания пожертвований в 1812 году в Москве». Москва, Красная площадь, возле памятника Минину и Пожарскому стоит телега, проходит сбор пожертвований: вещи, продукты, драгоценности. Р. М. Зотов в своем романе «Два брата или Москва в 1812 году» так описывает эту кампанию: «Много эпох славы имела Москва в продолжение своего существования, но славнее, величественнее эпохи 1812 года не имел ни один город в мире. И я говорю это не о пожаре: это бедствие и эта слава были еще впереди, но я разумею эпоху приезда Александра I в Москву. Царь обширнейшей монархии в свете приходит беседовать с своим народом, рассказывает ему, что силы врагов несметны, что нужны меры необычайные, силы великие, пожертвования, достойные имени русского, – и высокие слова государя нашли достойный ответ в сердцах подданных. Поступки, слова, дела, пожертвования москвичей в эту эпоху выше всего! Слава первого народного порыва принадлежит Москве, и потомство должно воздвигнуть памятник древней русской столице за высокие ее подвиги в 1812 году. И при всем том никто еще не воображал, что это только начало геройства и пожертвований Москвы».
Бородинское сражение. Картина художника Аверьянова «Подвиг генерала Костенецкого». Рядом несколько цитат разных авторов об этой битве. М. Брагин «В грозную пору»: «Шпага в его руках сломалась, Костенецкий схватил банник (длинная палка, которой прочищали пушку) и как дубиной наносил удары. От каждого удара сваливался замертво француз». К. Сергиенко «Бородинские пробуждение»: «Багратион с лицом, озаренным вдохновением боя, кричавший «браво!» французской атаке, спокойно ищущий смерти под ядрами Барклай, любимец Петербурга Кутайсов, гигант Костенецкий, дравшийся, как простой солдат и сломавший два банника о французские головы». В ходе Бородинского сражения Костенецкий (дворянин по происхождению), не удовлетворившись саблей, начал валить врагов орудийным банником, пока тот не сломался. После этого боя генерал обратился к императору Александру I с тем, чтобы вместо деревянных банников в артиллерии ввели железные. На что император ответил: «Железные банники могут быть, но откуда взять Костенецких, чтобы владели ими».
Картина С. Герасимова «Кутузов на Бородинском поле». Строки из книги Раковского Л.И. «Кутузов»: «Внешне спокойный выдержанный Кутузов молчал. Он переживал в одиночку то, что другие привыкли выплескивать наружу. Он не оглядывался, ни с кем не говорил, но чувствовал, что за спиной его вся пестрая штабная толпа, среди которой немало недругов и интриганов, осуждают его и сплетничают вовсю».
На картине С. Голубова запечатлен момент смертельного ранения генерала Багратиона. «Четверть века провел Багратион в огне грозных битв и никогда не посмел прикоснуться к нему ни один кусок вражеского свинца или железа. Четверть века солдаты крепко верили в то, что их любимый вождь неуязвим».
Пожар Москвы. Г. Данилевский в своем произведении «Сожженная Москва» пишет: «Лавки гостиного двора были покрыты густыми клубами дыма. Из догоравших рядов французские солдаты , оборванные и грязные, таскали, ранняя по дороге и отнимая друг у друга ящики с чаем, изюмом, орехами. Кули с яблоками, бочонки с сахаром, медом и винами. Связки ситцев, сукон и холстов». М. Брагин «В грозную пору»: «Страшно было пробуждение императора. В окна кремлевского дворца било зарево пожара. «Какое ужасное зрелище. Это сами они поджигают!» – произнес Бонапарт. Он кинулся к окнам, выходящим на Москва-реку и увидал, как охваченное огнем, пылало Замоскворечье. «Сколько прекрасных зданий горит! Какая необычайная решимость! Что это за люди?!» «С первых дней вступления французской армии в Москву захватчики начали грабеж. Опустошались магазины, склады, дома. Солдаты тащили все, что могли унести. Генералы набивали награбленным имуществом кареты».
А. Е. Разин «Разоренный город. Повесть из русской истории»: «Сто пожаров братцы вы мои в одно время. К вечеру что потоп разлился по всей Москве, не пройти, не проехать. Сколько тут народу пропало, что добра погорело – так и не счесть».
На картине Ульянова «Лористон в ставке Кутузова» как раз и изображено это посещение русской ставки французским дипломатом. Авенариус В.П. в своей книге «Среди врагов» так описывает этот сюжет: «Лористон начал жаловаться на русских крестьян и казаков, расправляющихся по-своему со французскими фуражирами, а Кутузов прикинулся казанской сиротой, расслабленным старцем: «Ваша правда, генерал, – говорит и вздыхает, – но крестьянам, простите, я не командую». «А казаки?» – « Ох уж эти казаки-казаки. Я сам не рад, но что с ними поделаешь». «Так зачем же тогда воевать, Ваша светлость, не лучше ли помириться?» – «Я-то? О, да хоть сию минуту. Да только вот государь мой строго-настрого запретил мне произносить слово «мир», пока армия ваша не покинула пределов России».
Раковский Л.И. приводит такие слова Кутузова Лористону на его сетования: «Если бы я и хотел изменить образ мыслей народа, то не смог бы достичь в этом успеха. Русский народ считает эту войну вроде татарского нашествия».
А. Е. Разин «Разоренный город»: «В лесах сентябрь месяц делался очень неприятным, потому что погода становилась суровее. Но во всем этом не было большой беды. Человек способен ужиться со всяким неудобством, притерпеться ко всевозможным трудностям. Нельзя только ужиться с порабощением Отечества, нельзя притерпеться к унижению Родины». Какие сильные слова! Как важны они в любое время!
Рыленков «На старой Смоленской дороге»: «Русские не допустили. Эти слова все чаще приходилось слышать Наполеону. Русские не допускают до Москвы его обозы с продовольствием, не допускают его фуражиров, не допускают занять выгодные позиции его маршалам. Значит надо мириться. Во что бы то не стало надо мириться».
Несколько картин о победоносном шествии нашей армии: «Березина. Сожжение знамен», «Переправа русской армии через Неман. Декабрь 1812 г.» и др.
Макаров С. описывает переправу через реку Березину армии Наполеона на глазах окружавших ее со всех сторон русских войск: «Вместо прежних прекрасно дисциплинированных войск – нестройные их полчища. Солдаты великой армии, едва прикрытые обрывками разной одежды, священнических риз, ковров и рогож, в дамских салопах, едва передвигавшие ноги… Это были тени великой армии».
Из книги Раковского «Кутузов»: «Наполеон хотел попробовать восстановить порядок в своих войсках… приказал читать строгий приказ. В нем призывал всех, оставивших свои части вернуться под угрозой военного суда. Но угроза расстрела не пугала никого. Смерть от изнурения и голода и так подстерегала каждого».
И, наконец, строки из книги Г.П. Данилевского «Сожженная Москва»: «Наполеон проехал Вильну в Екатеринин день, 24 ноября, а русскую границу – 26 ноября, в день святого Георгия. Подпрыгивая па ухабах, Наполеон с досадой вспоминал торжественную прокламацию, изданную им несколько месяцев назад, при вступлении в неведомую для него в то время Россию. Он вещал тогда миру «Вперед! покажем силу Франции, перейдем Неман, внесем оружие в пределы России; отбросим эту новую дикую орду в прежнее се отечество, в Азию». Теперь Наполеон, вспоминая эти выражения, только подергивал плечами и молча хмурился. Его мыслей не покидал образ сожженной Москвы и его вынужденный позорный выход из ее грозных развалин. “Зато будет меня помнить этот дикий, надолго истребленный город!” – рассуждал Наполеон, убеждая себя, что он и никто другой сжег Москву. Его путь у границы лежал по кочковатому, замерзшему болоту. На одном из толчков возок вдруг так подбросило, что император стукнулся шапкой о верх кузова и его едва не выбросило в распахнувшуюся дверку. – От великого до смешного один шаг! – с горькою улыбкой сказал при этом Наполеон».
Мне вспомнилась старая сказка. Оказались как-то в одной комнате Перо и Меч и вышел у них спор — кто из двоих более достоин восхищения и несёт большую пользу людям. Меч приводило в ярость, что Перо не склоняется перед его величием и силой, на что Перо с улыбкой отвечало, что и у меча и у пера есть общее — острие. Но Мечу предстоит обагрить его кровью, а Перу — чернилами. «Меня часто недооценивают, – сказало Перо, – и после того, как я стану непригодным, со мной плохо обращаются. Но всё же власть, которая мне дана, пока я могу работать, не так уж мала — я могу даже предотвратить твою работу, Меч — участие в бою». Меч расхохотался. Тут вошел человек в боевом снаряжении и взял меч — он был готов к бою. Только он собрался покинуть комнату, как в нее вошел другой человек, который схватил Перо и что-то поспешно написал. Это был договор о мире. Меч тут же вернули на свое место — в темный угол. А на столе лежало Перо и солнечный луч играл с ним.
Коль скоро на дворе новогодние и рождественские праздники, хочется поздравить всех и пожелать, чтобы в новом году, который, видимо, будет непростым, проблемы решались как можно реже мечом и как можно чаще с помощью пера. Русский народ периодически «засыпает», забывает свою веру, историю, перестает извлекать из нее добрые уроки. Желаю всем нам, чтобы для нашего «пробуждения» не потребовалось таких великих потрясений, как очередная война.
Пожелание мира. Казалось бы, такое тривиальное пожелание. Помню, в детских открытках наши поздравления шаблонно начинались со слов «желаю мира, чистого неба над головой» и т. п. Для нас, живших в относительно спокойном мире, это звучало как-то обыденно, привычно и не было осознания того, насколько важны эти слова. И только сейчас, когда мой сын пошел служить в армию (родители меня поймут), а все, что происходит в мире вокруг нас говорит о том, что мы находимся на пороге чего-то страшного и неотвратимого, эти слова перестали быть для меня пустым звуком, мое пожелание мира идет от всего сердца.
Пусть хранит нас всех Господь, Пресвятая Богородица оградит нас Своим омофором, и небесные покровители также предстоят пред Господом за наш многострадальный русский народ!
Анна Андреева, руководитель Издательского отдела церкви свт. Николы на Берсеневке, иконописец