Два дракона
Статья 1: Современная эпоха как поле битвы между мировыми бюрократическими кланами
Это первая статья цикла «Классовая борьба в XXI веке». В следующих мы расскажем о хозяевах этих кланов, о проекте мирового правительства и о теологической подоплеке классовой борьбы.
Главным достоинством марксизма было, несомненно, наличие в нем «классового подхода». Это специфическое выражение обозначает сразу несколько интеллектуальных позиций.
Во-первых, учение о классовой борьбе — фундамент и нерв марксизма. Согласно этому учению, человечество, занимающееся как своим главным делом — обменом веществ с окружающей средой, делится на группы, играющие различную роль внутри этого обмена. Они различаются по своему отношению к процессу производства и потребления жизненных благ. Классы в марксизме определены чисто экономически, материалистически. Однако нельзя не отметить, что марксизм не выдерживает чистоты своего материалистического подхода и срывается в иррациональный пафос, когда речь заходит о мессианском освободительном призвании пролетариата.
Вторым важным моментом классового подхода, помимо учения как такового, является классовый анализ. Это означает, что за всем происходящим на исторической сцене марксизм ищет борьбу групп, преследующих свои конкретные классовые интересы. Надо только определить, если речь идет об истории, какие классы в какую эпоху действуют. Например, с реалиями «Положения рабочего класса в Англии» (работа Энгельса) было бы странно пытаться понять происходившее во Флоренции XIV века — другие классы! Но если акторы данной эпохи определены, понимание любого события становится делом легким и увлекательным…
Горизонталь власти
После краха социалистической системы марксизм оказался дискредитированным и как политическая идеология, и как научный метод. Его деконструкция началась как минимум лет за 30 до формального конца советской партократии. С одной стороны, возник феномен еврокоммунизма, бросившего вызов казенному догматическому пониманию Маркса в СССР. К историческому материализму в Европе стали добавлять психоанализ, экзистенциализм и даже ницшеанство, изготавливая таким образом неудобоваримые для Москвы идеологические коктейли. Но и сама Москва тоже оказалась «хороша»: избавившись от Хрущева, больные и жаждущие лишь покоя кремлевские старцы задумали конвергенцию с капитализмом и убили самую живую клетку марксизмаленинизма — они публично отказались от тезиса о диктатуре пролетариата.
Советский Кремль объявил о том, что классовая борьба в СССР закончена, пролетариат превратился в рабочий класс, который, хотя и занимает почетное главное место, но сильно подобрел за полвека советской власти и диктовать больше не хочет. Построено, мол, общенародное государство, в котором, конечно, между разными группами есть различия (например, между профессорами и скотницами), но различия эти непринципиальны.
Современное глобальное общество потребляет опыт советской истории ложками как чудодейственное лекарство. Одним из важнейших моментов этого опыта стало понимание того, что классовый подход несет в себе колоссальную угрозу мировому порядку. Именно поэтому все ресурсы нынешней медиакратии брошены на промывку мозгов планетарного обывателя с целью внедрить в его сознание миф о едином обществе, общем деле, либеральной солидарности Стросс-Канна с гвинейской горничной и нищего художника с принцем Монако. Все живут во имя счастья и процветания в либеральном раю, в котором одному проценту имущих принадлежит 90% всех богатств Земли.
Говорить иначе, указывать на любые виды социально-политического неравенства в современном политкорректном обществе является экстремизмом и hate speech. За это сажают. Неравенство существует только по горизонтали, а не по вертикали: прискорбное неравенство некоторых меньшинств. Геи еще не совсем равны натуралам, женщины еще не окончательно нейтрализовали мужской фактор, национальные меньшинства еще кое-где не доминируют над этническим большинством, но с этим ведется борьба. Любая попытка указать на то, что власть имущие в современном обществе не только не желают добра всему живому, но, напротив, убежденно стремятся к злу, встречается с таким набором силовых и юридических мероприятий, по сравнению с которыми тоталитарные советские времена выглядят весьма блекло.
Мир улицы и мир кабинетов
Классовый анализ следует вернуть в современную политологию, это непогрешимый метод. Проблема в том, что, во-первых, классов, современных Марксу, и даже зрелому Сталину, уже нет. И, во-вторых, даже во времена Маркса подлинная природа классов все-таки отличалась от той, которая была прописана в его учении.
За исторический материализм цепляться бесполезно. Он не выдерживает логической критики, потому что материалистические импульсы не образуют истории. История — это осмысленный драматический сюжет, который предполагает, что внутри Большого человеческого времени скрыт замысел. История — это конфликт типов сознания, который лишь прикрыт флером эгоистических интересов. Собственно, уже Гегель указывал на то, что мировой Дух использует людей как инструменты, вовлекая их в действие через их страсти, желания и корысть. Люди думают, что решают вопросы личного преуспеяния, а в действительности оказываются марионетками мирового Духа (Идеи).
Современный человек глобального либерального социума деклассирован изначально независимо от своего имущественного положения и социального статуса (исключение составляют только духовенство и наследственная аристократия, но об этом позже). Он деклассирован прежде всего потому, что лишен сословной принадлежности. Другими словами, у него нет сословной морали, идеологии, ориентиров, которые устойчиво определяли те или иные функциональные группы в вертикально иерархическом обществе. Но это не значит, что сегодняшний социум, политическое пространство мегаполисов, лишено вертикали. Главное разделение, которое бросается в глаза даже при поверхностном анализе, — это разделение между деклассированным элементом, который не организован, подвергается организации и контролю, и таким же на первый взгляд деклассированным элементом, который организован сам, а также организует и контролирует других. На простом языке это есть не что иное, как поляризация общества на население и чиновников.
Секрет этой поляризации заключается именно в том, что в социально-антропологическом смысле и бюрократ, и человек с улицы являют собой один и тот же тип. Это лишенный корней городской «образованец», получивший в постбуржуазную эпоху (после 1945 года) новые права, возможности и свободы. Для такого люмпена нового типа в отличие от старых люмпенов, которые представляли собой криминализованных безработных пролетариев отмирание в послевоенном западном мире ясной сословной структуры означает и исчезновение вместе с тем реальной дисциплины. Довоенные отцы и деды мегаполисного планктона были пороты дома, биты учителями в школе и знали свое социальное место. Те из них, кто выслуживались в какого-нибудь «станционного смотрителя», невероятно уважали себя и ту систему, которая давала им статус «винтика», делавший их «людьми».
Послевоенные поколения напоминают частицы в броуновском движении: они атомарны, подчиняются только давлению полицейского закона, предельно оппортунистичны и ориентированы в той или иной степени на социальный паразитизм. Поэтому водораздел между теми, кто остается на улице или в лучшем случае в незначительных офисах, и теми, кто оказывается в кабинетах, определяется лишь способностью к дисциплине и готовности к корпоративным командным отношениям. Снаружи этих самых кабинетов остается неорганизованный люмпен. Внутрь попадает организованный. Как правило, этот тип госчиновничества формируется из деклассированного элемента, которого от земли отделяет наименьшее количество поколений. Иными словами, национальный бюрократ еще помнит деда-крестьянина.
Национальная бюрократия покоится на трех китах, органически связанных с крестьянской ментальностью, которая в условиях города либо разлагается, либо оборачивается аппаратными добродетелями: анонимат, процедура и дисциплина. Процедура есть то, благодаря чему бюрократ имеет власть. Это шлагбаум, за проход через который госчиновничество взимает дань с общества. Товар, который производит бюрократия, — это разрешительная подпись на документе. Процедура работает только в условиях жесточайшей дисциплины, когда все шестеренки машины совершенно безукоризненно пригнаны друг к другу. В работе аппарата нет места инициативе, самодеятельности, исключены психологические срывы. Поэтому наличие сколько-нибудь идентифицированной личности для бюрократической корпорации — нетерпимый порок. Мир кабинетов — это сетевая структура, в которых сидят телепатически коммуницирующие друг с другом человеческие ноли. Общая основа, пронизывающая эти три позиции — анонимат, процедуру и дисциплину, — укорененная в крестьянских генах жажда безопасности, предсказуемость. Безопасность как государственная гарантия настоящего, как пенсия за выслугу лет, как неизбежность существования одной и той же государственной системы завтра и послезавтра, благодаря которым организованный люмпен освобождается от экзистенциального ужаса перед природной средой, которая для него как нового горожанина оборачивается непредсказуемой средой мегаполиса.
Городское общество, неорганизованный люмпен большого мира вне кабинета — враг аппаратного чиновника, но с некоторых пор у него появился гораздо более страшный и реальный противник.
Свобода без ограничений
Наша переходная кризисная эпоха характеризуется жесточайшей борьбой, развернувшейся между двумя бюрократическими мегакорпорациями. С одной стороны, описанная нами национальная бюрократия, армия безликих паразитов с крестьянскими корнями и технологиями делопроизводства. Они действуют в понятной им среде, говорящей на их родном языке. Они живут на средства из бюджета, который формируется из карманов их сограждан, они имеют дело с понятной им политической системой партий и движений, за которыми стоит электорат. Их полномочия существуют в определенных границах, а отношения с инонациональными корпорациями таких же, как они, госчиновников регламентируются понятными им особыми международными процедурами.
С другой стороны, в последние десятилетия сформировалась новая корпорация международных бюрократов. В послевоенные годы несколько великих держав и сверхдержав, поделивших между собой мир, создали для управления им наднациональные объединения гражданского и военного типов, первой из которых была, разумеется, ООН. Сначала чиновничьи аппараты этих наднациональных организаций полностью зависели от имперских столиц, которые давали средства на их функционирование. Однако мало-помалу эти структуры усложнились, разрослись и практически полностью отвязались от своих первоначальных спонсоров, став независимыми бюрократическими грибницами. Сложность и многоплановость международной бюрократии, переплетение ее различных подотделов нарастали лавинообразно в последние десятилетия. Сегодня можно говорить о по меньшей мере трех основных типах международной бюрократии.
Первым типом является надгосударственная бюрократия, куда входит в первую очередь сложнейший аппарат ООН и ее гуманитарного филиала — ЮНЕСКО. Это бесчисленные комитеты и комиссии, это — не забудем — военное («миротворческое») измерение, это образование, благотворительность и правозащита. Надгосударственная бюрократия ближе всего подошла к амбициозному проекту формирования мирового правительства. Вторым типом международной бюрократии является ее межгосударственное подразделение. К нему относятся аппараты региональных наднациональных образований, таких как Евросоюз, Лига арабских государств, Организация американских государств и т. п. Парадоксальным образом эти структуры имеют большие допуски бюрократической свободы, чем будто бы стоящие над ними глобальные образования, принадлежащие ООН: в ЕС, например, у национальных государств нет права вето. Не забудем также особое подразделение межгосударственной бюрократии — чиновничество в погонах, управляющее военными блоками. Таких на сегодняшний день, несмотря на исчезновение социалистического лагеря, существует по крайней мере столько же, сколько и полвека назад.
И, наконец, бюрократия внегосударственная. Это аппараты международных фондов, благотворительных организаций типа Amnesty International и Greenpeace, а также международные спортивные ассоциации.
Эти три основных отряда образуют силу, которая освобождена от ограничений, присущих национальным бюрократиям. Для них не существует электоратов, бюджетов, национальных политиков в качестве факторов, с которыми они должны считаться. Поэтому международную бюрократию и бюрократию национальную разделяет безусловная несовместимость интересов, как экономических, так и политических. У них разные хозяева, разные источники финансирования, разные методы контроля. Самое главное — у них разные концепции обеспечения собственной безопасности. Поэтому они представляют собой сегодня двух драконов, свившихся в смертельном противоборстве. Ливия, Египет, Тунис, трансформировавшиеся на наших глазах, суть не что иное, как поля битв, на которых международная бюрократия одержала победу над аппаратами национальных суверенитетов.