Человек, который видел ангела
Такая надпись сделана на памятнике Андрею Тарковскому на кладбище Сент-Женевьев‑де-Буа под Парижем. 4 апреля ему исполнилось бы 80 лет. Его нет с нами более 25 лет.
Старая-престарая история: был гениальный человек, его мытарили, давили, истязали морально и в конце концов уничтожили (его сгубил постоянный стресс). Не он первый, не он последний. Обычная забава властей и коллег-завистников.
Протоиерей Александр Мень вспоминал: «Мне не забыть, как завораживал меня и потрясал буквально каждый кадр в «Солярисе», «Зеркале», «Сталкере», и я думал о том, какой огромный путь должен был пройти творец этих глубоко философских вещей. Думал о нашем неуютном военном и послевоенном детстве, вспоминал низкие обшарпанные домики Замоскворечья, унылую мужскую школу № 554, даже внешне походившую на казарму. Тарковский был у нас председателем драмкружка и выделялся как фигура яркая и нестандартная. Учителя пеняли ему, что он, школьник, ходит в шляпе: тогда это называлось быть «стилягой». И мало кто в те годы догадывался, что скрыто за этим наносным эпатажем…».
В той 554‑й школе в Стремянном переулке учился и я. И какая удача судьбы: полгода сидел за одной партой с Андреем Тарковским. Ровесники: я родился 2 марта 1932 года, а Андрей – 4 апреля того же года. Два шалопая. Два прикольщика, как сказали бы теперь. Яркие одежды. Кок на голове. Танцы-шманцы. Ветер в голове – так казалось учителям, а на самом деле – не ветер, а медленное постижение и осознание жизни, в которую нас кинули. Оба интересовались книгами, кино, живописью…
К себе Андрей не приглашал: стеснялся полуподвальной комнаты в коммуналке на Щипке, а я жил в отдельной комнате аж на пятом этаже, и Андрей часто бывал у меня. Ещё мы любили «прошвырнуться» по Бродвею, так называли мы тогда улицу Горького, ныне Тверскую. Беззаботно прогуливались и не предполагали, какая судьба нас ждёт: Андрей со временем вознесётся в космические кинодали, ну а мне было суждено заняться журналистикой и литературой и одну из книг – «Клуб 1932» – написать о своих ровесниках, в том числе и об Андрее Тарковском.
В те юные годы я вёл дневник. Перечитывая его сегодня, удивляюсь лаконичным записям: «Был у меня Андрюха», «Гуляли с Андрюхой по центру» – и всё. А о чём говорили, спорили, мечтали? Ни словечка, и это жалко и печально. В архиве осталось только одно стихотворение, написанное вместе с Андреем: строчку он, строчку я. Вот начало этого стихотворения, написанного 30 ноября 1949 года (авторам по 17 лет):
Проходят дни густой лиловой тенью,
Летят на крыльях звонкой тишины.
Пришёл, уснул под гроба чёрной сенью,
Увидел сероскучной жизни сны…
И концовка: «В печальном шёпоте страданий,/Окутанная синей пеленой,/Судьба мне подарила на прощанье/Эдельвейс, оплаканный тобой». Удивительно: наши ровесники бредили Котовским и Чапаевым, пели «Броня крепка, и танки наши быстры», а тут – тишина, гроб, эдельвейс и жизнь, проходящая «лиловой тенью». Да, романтизм в нас сочетался с декадансом, нам с Андреем как бы передали эстафетную палочку из Серебряного века.
После школы наши пути с Тарковским разошлись, но иногда мы встречались, и он даже безуспешно пытался пристроить меня редактором на «Мосфильм». А перед отъездом в Италию пришёл к нам в дом – это была суббота 28 марта 1981 года, – и мы проговорили безостановочно около пяти часов…
В моей памяти Андрей остался изящным, элегантным и подтянутым, слегка холодноватым, нервно-взрывным и, конечно, ранимым. Пульсирующий сгусток энергии и идей.
Его путь – это поиски себя: Институт востоковедения, попытка стать геологом и, наконец, кино, мастерская Михаила Ромма. Но и кино не сразу получилось, и сам Андрей признавался: «Я никогда не понимал, что такое кино… Не видел в этом своего призвания… Я начал снимать картину «Иваново детство» и по существу не знал, что такое режиссура. Это был поиск соприкосновения с поэзией. После этой картины я почувствовал, что при помощи кино можно прикоснуться к духовной какой-то субстанции…».
Первая картина – и первый успех, нет, триумф. Фильм получил Гран-при на международном фестивале в Венеции, а затем призы ещё ряда фестивалей – в Акапулько, в Сан-Франциско…
1962 год – Андрею 30 лет. Осенью того же года Тарковский включён в делегацию кинематографистов на поездку в США. И первый оскал зависти. Мэтров раздражал Тарковский своей свободой, раскованностью суждений, и вскоре маститые лауреаты показали молодому таланту, кто в советском кинематографе хозяин. Отнюдь не творцы-новаторы…
Следующая картина «Страсти по Андрею» была показана в Союзе кинематографистов СССР в декабре 1966 года. И все были поражены отсутствием сусального умиления и героизации, присущих советским историческим фильмам, ну а честный и жёсткий реализм ленты просто ошеломил: так до Тарковского никто не снимал. Разумеется, сразу разнос, обструкция и запрет на выход творения Тарковского на экран. Картина пролежала «на полке» пять лет и вышла на экраны страны лишь в 1971 году, название пришлось изменить – «Андрей Рублёв». На другие поправки Тарковский не пошёл, хотя его убеждали: что-то убрать, что-то смягчить…
«Андрей Рублёв» потряс зрителей своей выразительностью и мощью. Но в газетах ни слова о том, что «Рублёв» вышел. «Во всём городе ни одной афиши. И всё равно все билеты раскуплены», – с горечью и гордостью записывал Тарковский в своём дневнике.
К «Солярису», вышедшему в 1972 году, предъявили 32 замечания. Неожиданно для Тарковского запротестовал и Станислав Лем, по роману которого был подготовлен сценарий картины. «Тарковский снял совсем не «Солярис», а «Преступление и наказание», – заявил польский писатель. Но у Тарковского была своя правда: для него Дом, Земля оказались ценнее, чем зловещий и непонятный Космос. Фильм в Каннах получил специальный приз, и публика приняла «Солярис» – только за год его посмотрели 10 миллионов человек.
За «Солярисом» последовал абсолютно земной фильм «Зеркало» (первоначальное название «Белый, белый день»). Заявка на ленту была подана в 1967 году, а картина вышла в 1974‑м, и тоже через многие препоны, мытарства и хулу. Обсуждение «Зеркала» на «Мосфильме» проходило бурно. Патриарх советского кино Александров был глубоко возмущён: «Мы – строители духа, должны строить духовный мир социализма, поддерживать и воодушевлять людей… А эта картина не идёт по магистральному пути развития нашего советского искусства». В итоге картину Тарковского определили шедевром «второй категории», которому полагалось меньше копий и пониженный авторский гонорар. И опять – непризнание «наверху» и восторг зрителей.
О своей позиции в искусстве Андрей Тарковский говорил: «Любой художник в любом жанре стремится выразить прежде всего внутренний мир человека. Я неожиданно для себя обнаружил, что все эти годы занимался одним и тем же, пытался рассказать о внутреннем конфликте человека – между духом и материей, между духовными нуждами и необходимостью существовать в этом материальном мире. Этот конфликт является самым главным, потому что он порождает все уровни проблем, которые мы имеем в процессе нашей жизни…».
Если воспринимать фильмы как этапы жизни, то следующий – «Сталкер» (1979) по мотивам повести братьев Стругацких «Пикник на обочине», и опять картина отразила внутренний мир самого Тарковского и далеко ушла от замысла писателей. И, как обычно, у Тарковского прекрасный подбор актёров, играющих пронзительно и психологически точно (Солоницын, Кайдановский, Фрейндлих). Ну и, разумеется, снова сопротивление начальников и экспертов. На одном из обсуждений Тарковский вскипел: «Меня интересует мнение только двух зрителей: фамилия первого – Бергман, фамилия второго – Брессон».
«Сталкер» вышел в прокат, но материальное положение режиссёра от этого не улучшилось, он буквально бедствовал. Я помню, пришёл к Андрею, когда он жил где-то в районе проспекта Мира, – в комнате, где стоял его письменный стол, на потолке зияла настоящая чёрная дыра: денег на ремонт не было…
Бедствующий гениальный российский режиссёр всё время получал заманчивые предложения с Запада, но его не хотели выпускать из страны. И всё же однажды, благодаря усилиям Тонино Гуэрры, выдающегося итальянского писателя и сценариста, ему разрешили выехать в Италию, где он снял фильм «Ностальгия» (1983) – историю русского писателя, пишущего в Италии книгу о русском крепостном композиторе. Переговоры о выезде Тарковского длились три года, в качестве заложника в Москве оставался его младший сын.
Он не хотел становиться эмигрантом, его вынудили, и 10 июля 1984 года на пресс-конференции в Милане он объявил о своём решении остаться на Западе. Там он снял свой последний, седьмой по счёту, фильм «Жертвоприношение» (1986), основные сцены на острове Готланд, в Швеции. Он уже был болен – у него обнаружили рак лёгких. В фильме Тарковский показал героя-искателя, философа и писателя Александра (шведский актёр Эрланд Иозефсон), который приносит себя в жертву человечеству и слышит божественные голоса… «Жертвоприношение» – последний шедевр Андрея Тарковского.
Он мог бы сделать больше: нереализованными остались 16 его сценариев, в том числе шекспировский «Гамлет», «Обломов» Гончарова, «Смерть Ивана Ильича» Толстого, «Подросток» Достоевского, «Жизнь Клима Самгина» Горького, «Очерки бурсы» Помяловского… Не поставил. Не дали…
Болезнь убивала Андрея Тарковского. 29 декабря 1986 года он скончался в возрасте 54 лет. Похоронен на Сент-Женевьев‑де-Буа. Православный крест. В его основании, символизирующем Голгофу, высечены семь ступенек – по числу созданных им великих фильмов.
Андрей Арсеньевич оставил дневник, который назвал «Мартиролог» – сплав духа, боли и страдания. Он был издан во многих странах мира, и только Россия никак не могла найти деньги, чтобы издать этот уникальный документ. Помогли итальянцы, и 21 февраля 2008 года состоялась презентация «Мартиролога» в «Российской газете».
Книге предпослан эпиграф из дневника японского монаха-отшельника Кэнко-Хоси (ХIV в.): «В скуке, когда весь день сидя против тушечницы, без какой-либо цели записываешь всякую всячину, коя приходит на ум, бывает, что такого напишешь, – с ума можно сойти». Тарковский записывал не от скуки – от горячего желания создать что-то мудрое, поучительное, побудить людей мыслить, размышлять о главных ценностях жизни, о высоком бытии.
27 января 1973 года: «Как грустно жить на белом свете! Я завидую всем, кто способен заниматься своей работой независимо от государства. Да, практически все – кроме кино и театра (я не говорю о телевидении, ибо это – не искусство). Свободны. От заработка они тоже свободны, но по крайней мере они могут работать. Какая хамская власть! Разве нужна ей литература, поэзия, музыка, живопись, кино?»
4 июня 1981 года: «Пожалуй, я маньяк от свободы. И физически страдаю от отсутствия свободы…».
11 августа 1981 года: «Нельзя здесь жить. Так изгадить такую замечательную страну! Превратить её в холуйскую, нищую, бесправную!..»
Можно цитировать дневник Андрея долго, но прерву и приведу дополнительную цитату, корреспондирующуюся с предыдущей записью. В Италии с Тарковским сотрудничала экстрасенс Анджела Флорис. Вспоминая Андрея, она сказала: «Он страстно любил свой народ, ужасно тосковал – до слёз, до физической боли. Но не терпел ошейника, за свободу он был готов заплатить даже отлучением от своего народа. Он очень любил Италию; ему было жаль, что итальянцы часто не понимают свою землю, этот последний уголок Эдема.
У него была тоска по тому, что потерял русский народ. Он опасался грядущих бедствий и предвидел освобождение народа. Он страстно желал этого освобождения, но знал, что на пути к свободе народ может совершать ошибки…»
Когда это было сказано? Осенью 1992 года, почти 20 лет назад.
Точно определил Тарковского Тонино Гуэрра: «Он был свободен даже в веригах».
И последнее. Слова самого Андрея Тарковского: «Когда я не смогу ничего возразить, я стану угодным «власть имущим».
Так оно и вышло. Цензуры на фильмы и на слова Андрея Тарковского нет. Сегодня он не опасен. Он канонизирован и внесён в пантеон российского кино. И только в его дневнике (а кто читает его дневник?) часто мелькает слово «мерзавцы», ну и его финальная фраза: «Кругом ложь, фальшь и гибель… Бедная Россия!»
На этом можно было бы поставить точку. Но продолжу. В октябре 1981 года Андрей Тарковский выступил в Ярославле перед членами народной киностудии «Юность». Среди заданных режиссёру вопросов был и такой: «Почему ваши фильмы так безрадостны? Почему в них всё мрачно, много грязи, жестокости? Ваш фильм «Андрей Рублёв», например, просто страшен».
Тарковский ответил: «Мои фильмы безрадостны потому, что безрадостны… Это – факт. У них такое свойство. Тут я ничем зрителям помочь не могу. Ну почему мои картины должны быть весёлыми? Если хочется веселья, есть комедии Гайдая, Рязанова. Смотрите их.
Я же думаю, что жизнь не такая уж весёлая штука, чтобы веселиться непрерывно. Не кажется ли вам, что мы слишком много веселимся?..»
Тридцать лет прошло, а мы всё веселимся и веселимся. Когда ни включишь телевизор – там сплошное ржанье. А под это безудержное веселье – обнищание народа, правовой беспредел и прочие «штучки-дрючки» России, про которую твердят, что она «встала с колен». Что сегодня мог бы снять Андрей Тарковский?