Бессарабия 1824 год: Пушкин и граф Воронцов

developer

13 лет назад

Станислав Тарасов

На ужине каком -то в Молдавии пили кислое вино.

Хозяин виноградника был сам граф Воронцов, он всегда очень хвалил свое вино

и обратился к гостям со словами:

” Верите ли, что полгода назад это вино

невозможно было пить?”

” Верю”, – сказал Пушкин.

3 июля в 1823 года через таможенную заставу на стыке нынешних Старопортофранковской, Тираспольской и Колонтаевской улиц Пушкин въехал в Одессу. Так начинался 13-месячный одесский период в жизни поэта, завершившийся его ссылкой в Михайловское. Из воспоминаний Л.С. Пушкина, брата поэта: “По назначении графа Воронцова новороссийским и бессарабским генерал-губернатором Пушкин был зачислен в его канцелярию. Он оставил Кишинев и поселился в Одессе; сначала грустил по Кишиневе, но вскоре европейская жизнь, итальянская опера и французские ресторации “обновили душу”. Таково было внешнее впечатление. ” Посвященные” петербургские друзья Пушкина предполагали иное развитие событий. А.И.Тургенев П.А.Вяземскому 15 июня 1823 года: ” Меценат, климат, море, исторические воспоминания – всё есть; за талантом дело не станет, лишь бы не захлебнулся. Впрочем, я одного боюсь; тебя послали в Варшаву, откуда тебя выслали; Батюшкова – в Италию – с ума сошел; что-то будет с Пушкиным?” Тургенев был хорошо знаком с новороссийким генерал-губернатором М.С.Воронцовым. Не одобрял переезд Пушкина в Одессу и генерал И. Инзов.

Граф М.С. Воронцов состоял в родстве с высшей аристократией России и Англии. Владея огромным состоянием. Тем не менее, историки не установили, по чьей протекции он оказался на посту новороссийского генерал-губернатора. Но сразу после прибытия в Одессу он заявил о программе огромнейших преобразований города без привлечения средств казны. Возможности для этого были. Режим порто-франко превратил город одним из главных торговых центров империи: для всех негоциантов, торговавших с империей, Одесса была единственным безальтернативным вариантом для беспошлинного ввоза и вывоза товаров с южного направления. К моменту прибытия туда Воронцова, город вышел на третье место по торговым оборотам в империи, а затем и на второе – немного уступая только Петербургу. Но возрастающий поток производимых товаров, главным образом из Индии через Персию и Закавказье, настолько перегрузил таможенные посты, что таможенники попросту не справлялись с ним. В результате товары шли через таможню почти без досмотра, а сами таможенники сказочно богатели на подношениях предпринимателей. Предприниматели Одессы были разделены на две большие группы – те, чьи конторы, производства и склады находятся в черте порто-франко, и те, кто вынуждены работать вне этой черты, а значит закладывать в расходы уплату пошлины. В результате порто-франко начало не способствовать развитию промышленности, а напротив – тормозить ее. Краеведы пишут, что тогда за каждый клочок земли в черте Одессы велись настоящие клановые войны. Главным арбитром в этих конфликтах быстро стал князь Воронцов. Он стал судил не по закону, а “по-справедливости”. Вскоре на столе императора Александра Первого появился первый отчет, подготовленный финансовыми ведомствами: ежемесячно от контрабанды империя теряло 200-400 тыс. рублей. В этой связи Александр Первый подумывал отменить для Одессы статус порто-франко, а самому Воронцову отказал в присвоении ” полного генерала”. В данном случае мы имеем дело со странными совпадениями.

Поначалу Воронцов приветливо принимал Пушкина, позволял ему пользоваться своей огромной библиотекой. Но уже в ноябре 1823 года он стал называть Одессу “прозаической”, а в начале 1824 года у него начинаются крупные неприятности с начальством. Природа их вроде бы описана пушкинистами. Главной сюжетной основой предложенной им версии является увлечение Пушкина супругой Воронцова Елизаветой Ксаверьевной ( в девичестве Браницкая). Лиза, как звал супругу Воронцов, не единожды испытывала терпение мужа. Она считалась не только одной из самых очаровательных, но и опытных в амурных делах женщин своего времени. “Со врожденным польским легкомыслием и кокетством желала она нравиться, – писал Ф.Ф. Вигель, – и никто лучше ее в том не успевал”. “Пушкин водворился в гостиной жены его и всегда встречал его сухими поклонами, на которые, впрочем, тот никогда не отвечал,- пишет Вигель- Он не унизился до ревности, но ему казалось, что ссыльный канцелярский чиновник дерзает подымать глаза на ту, которая носит его имя”.Но между Пушкиным и Воронцовой стоял, помимо графа Воронцова, еще один человек – Александр Раевский, имеющий прямое отношение к военной разведке. Известно, что еще до замужества Браницкая любила Александра Раевского, с которым состояла в дальнем родстве, написала ему письмо-признание. Но ее выдали за Воронцова, и вся история, казалось, на этом и закончилась. Но когда Раевский встретил Елизавету Ксаверьевну в Одессе, старая любовь неожиданно “воскресла”. Мы же обратим внимание на некоторые сопутствующие обстоятельства.

Елизавета Ксаверьевна появилась в Одессе только 23 октября, после рождения сына. И только в декабре 1823 года Пушкин обратил на нее внимание, и, возможно, увлекся. В рукописях поэта сохранилось более 30 рисунков с ее изображением, ей было посвящено немало стихов. Однако историки не смоги из-за отсутствия соответствующих документов, разобраться в этом романе. “Интимные отношения между Пушкиным и Воронцовой если и существовали, то, конечно, были окружены глубочайшей тайной, – повествует, к примеру, П. Губер. – Даже Раевский, влюбленный в графиню и зорко следивший за нею, ничего не знал наверное и был вынужден ограничиваться смутными догадками. Он задумал устранить соперника, который начал казаться опасным, и для этого прибегнул к содействию мужа”.

Тем не менее “роману” Пушкина с Елизаветой Браницкой была сразу придана широкая публичная огласка. Весной 1824 года встречи Пушкина с Воронцовой были эпизодическими и светскими. 12 марта он выехал в Кишинев повидаться с Инзовым. Когда он через три недели вернулся, Воронцова была в Белой Церкви, в имении своей матери. Там располагались воинские части, бывали Муравьев-Апостол, Пестель, Волконский. Более того, исторические документы позволяют утверждать, что Елизавета Ксаверьевна была в курсе планов декабристов и, судя по всему, ей было известно, что во время намечаемой на лето 1824 года инспекции войск в Белой Церкви готовилось покушение на императора Александра Первого. Подозревал об этом и Александр Пушкин. Или же так думали некоторые чиновники из окружения Воронцова. Поэтому было решено “выдавить” поэта из Одессы.

6 марта 1824 года граф Воронцов в письме начальнику штаба 2-й армии П. Д. Киселеву из Одессы сообщает, что Пушкин ” поддается влиянию лиц неблагонадежных и склонных к беспорядкам”. “Относительно же тех людей (на которых намекают) я хотел бы, чтобы взглянули, кто находится при мне, и с кем я говорю о делах,- пишет Воронцов.- Если имеют в виду Пушкина и Александра Раевского, то по поводу последнего скажу вам, что я не могу помешать ему жить в Одессе, когда ему того хочется, но с тех пор, что мы говорили о нем с Вами, я только еле-еле соблюдаю с ним формы, которые требует благовоспитанность в отношении старого товарища и родственника, и уж, конечно, мы никогда не разговариваем о делах или о назначениях по службе,– по всему, что до меня о нем доходит, он благоразумен и сдержан во всех своих речах и понимает, я полагаю, свое положение и, главным образом, тот вред, который он причинил своему отцу. Что же касается Пушкина, то я говорю с ним не более 4 слов в две недели, он боится меня, так как знает прекрасно, что при первых дурных слухах о нем, я отправлю его отсюда, и что тогда уже никто не пожелает взять его на свою обузу; я вполне уверен, что он ведет себя много лучше и в разговорах своих гораздо сдержаннее, чем раньше, когда находился при добром генерале Инзове, который забавлялся спорами с ним, пытаясь исправить его путем логических рассуждений, а затем дозволял ему жить одному в Одессе, между тем как сам оставался в Кишиневе. По всему, что я узнаю на его счет и через Гурьева (А. Д. Гурьев, граф, одесский градоначальник- С.Т.), и через Казначеева (А. И. Казначеев, правитель канцелярии гр. Воронцова – С.Т.), и через полицию, он теперь очень благоразумен и сдержан; если бы было иначе, я отослал бы его и лично был бы в восторге от этого, так как я не люблю его манер и не такой уж поклонник его таланта — нельзя быть истинным поэтом, не работая постоянно для расширения своих познаний, а их у него недостаточно”. Но последние дни марта Воронцов принимает решение удалить Пушкина из Одессы. Воронцов -Нессельроде 28-м марта: ” Ваше сиятельство осведомлены об основаниях, по которым молодой Пушкин был послан несколько времени тому назад с письмом графа Каподистрии к генералу Инзову. При моем приезде сюда этот генерал, если можно так выразиться, вручил его мне, и он жил с тех пор постоянно в Одессе, где находился еще до моего прибытия и в то время, когда генерал Инзов был в Кишиневе. Никоим образом, я не приношу жалоб на Пушкина, справедливость даже требует сказать, что он кажется гораздо сдержаннее и умереннее, чем был прежде, но собственный интерес молодого человека, не лишенного дарований, недостатки которого происходят, по моему мнению, скорее от головы, чем от сердца, заставляют меня желать, чтобы он не оставался в Одессе. Возвращение к генералу Инзову не поможет все равно он будет тогда в Одессе, но без надзора. По всем этим причинам я прошу ваше сиятельство испросить распоряжений государя по делу Пушкина. Если бы он был перемещен в какую-нибудь другую губернию, он нашел бы для себя среду менее опасную и больше досуга для занятий”.

Таким образом, Воронцов стремится убедить министра и царя, что просьба его вызвана исключительно заботами о благе Пушкина. Но Петербург молчал. Воронцов предпринимает вторую попытку: направляет послание Н. М. Лонгинову, управляющему канцелярией жены Александра Первого Елисаветы Алексеевны: ” Я писал к гр. Нессельроде, прося, чтоб меня избавили от поэта Пушкина. На теперешнее поведение его я жаловаться не могу, и, сколько слышу, он в разговорах гораздо скромнее, нежели был прежде, но, первое, ничего не хочет делать и проводит время в совершенной лености, другое – таскается с молодыми людьми, которые умножают самолюбие его, коего и без того он имеет много: он думает, что он уже великий стихотворец, и не воображает, что надо бы еще ему долго почитать и поучиться прежде, нежели точно будет человек отличный. В Одессе много разного сорта людей, с коими эдакая молодежь охотно видится, и, желая добра самому Пушкину, я прошу, чтоб его перевели в другое место, где бы он имел и больше времени, и больше возможности заниматься, и я буду очень рад не иметь его в Одессе…”. Столица Российской империи не реагирует. 29 апреля Воронцов вновь напоминает Лонгинову: “О Пушкине не имею еще ответа от гр. Нессельроде, но надеюсь, что меня от него избавят. Сегодня к вечеру отправляюсь в Кишинев дней на пять”. Из Кишинева 2 мая Воронцов графу Нессельроде сообщает о “наводнявших Молдавию греческих выходцах, подозрительных для русского правительства, и об установлении над ними секретного наблюдения”. И далее: “Я повторяю мою просьбу – избавьте меня от Пушкина; это, может быть, превосходный малый и хороший поэт, но мне бы не хотелось иметь его дольше ни в Одессе, ни в Кишиневе”. 4 мая Воронцов -Лонгинову: “Казначеев мне сказывал, что Туманский (чиновник Воронцова, поэт и приятель Пушкина – С.Т.) уже получил из Петербурга совет отдаляться от Пушкина, и я сему очень рад, ибо Туманский – молодой человек очень порядочный и совсем не Пушкинова разбора. Об эпиграмме, о которой вы пишете, в Одессе никто не знает, и, может быть, Пушкин ее не сочинял; впрочем, нужно, чтоб его от нас взяли, и я о том еще Нессельроду повторил”.

Однако, понимая, что приведенные доводы против Пушкина не действуют на власть, Воронцов прибегнул к необычайному способу- предписывает Пушкину: “Желая удостовериться о количестве появившейся в Херсонской губернии саранчи, равно и том, с каким успехом исполняются меры, преподанные мною к истреблению оной, я поручаю вам отправиться в уезды Херсонский, Елисаветградский и Александрийский. По прибытии в город Херсон, Елисаветград и Александрию, явитесь в тамошние общие уездные присутствия и потребуйте от них сведения: в каких местах саранча возродилась, в каком количестве, какие учинены распоряжения к истреблению оной и какие средства к тому употребляются. После сего имеете осмотреть важнейшие места, где саранча наиболее возродилась, и обозреть, с каким успехом действуют употребленные к истреблению оной средства и достаточны ли распоряжения, учиненные уездными присутствиями”.Ответ Пушкина: “Если граф прикажет подать в отставку, я готов; но чувствую, что, переменив мою зависимость, я много потеряю, а ничего выиграть не надеюсь…” но предписание Воронцова выполняет. Если принять во внимание обширность территории, на которой должен был действовать Пушкин (Херсон, Александрия, Елисаветград), и крупные размеры суммы, полученной им на прогоны, то надо думать, что Пушкину была предложена командировка значительной длительности. Очевидно, в расчеты Воронцова входило продержать Пушкина возможно дольше вне Одессы, пока не придет решение из Петербурга. Но Пушкин оказался в Одессе как раз в тот самый момент, когда Воронцов получил письмо от графа Нессельроде: “Я представил императору ваше письмо о Пушкине. Он был вполне удовлетворен тем, как вы судите об этом молодом человеке, и дал мне приказание уведомить вас о том официально. Но что касается того, что окончательно предпринять по отношению к нему, он оставил за собою дать свое повеление во время ближайшего моего доклада”. Так мы видим, как “защиту” Пушкина в окружении императора начинают ” пробивать”.

Пушкин – П. А. Вяземскому, конец июня 1824 года: “Я поссорился с Воронцовым и завел с ним полемическую переписку, которая кончилась с моей стороны просьбою в отставку. Но чем кончат власти, еще неизвестно. Тиверий рад будет придраться; а европейская молва о европейском образе мыслей графа Сеяна обратит всю ответственность на меня. Покамест не говори об этом никому. А у меня голова идет кругом”. Пушкин – А.И. Тургеневу 14 июля: “Вы уж узнали, думаю, о просьбе моей в отставку; с нетерпением ожидаю решения своей участи и с надеждой поглядываю на ваш север. Не странно ли, что я поладил с Инзовым, а не мог ужиться с Воронцовым; дело в том, что он начал вдруг обходиться со мной с непристойным неуважением, я мог дождаться больших неприятностей и своей просьбой предупредил его желания. Воронцов –вандал, придворный хам и мелкий эгоист. Он видел во мне коллежского секретаря, а я, признаюсь, думаю о себе что-то другое”.

Но Воронцов выиграл, добившись прошения Пушкина об отставке. В ответ правитель канцелярии А. И. Казначеев, как бы соблюдая приличия, письменно выразил Пушкину огорчение по поводу подачи прошения: ” Что касается ваших опасений относительно последствий, которые может повлечь эта отставка, то я не нахожу их основательными… Вы говорите мне о покровительстве и о дружбе – двух вещах, по моему мнению, несовместимых. Я не могу, да и не хочу претендовать на дружбу графа Воронцова, еще менее – на его покровительство, ничто, сколько я знаю, не принижает более, чем покровительство, и я слишком уважаю этого человека, чтобы пожелать унижаться перед ним. У меня есть на этот счет демократические предрассудки, которые стоят предрассудков аристократической гордости”. 27 июня1824 года граф Нессельроде сообщил Воронцову: ” Император решил и дело Пушкина. Он не останется при вас; при этом его императорскому величеству угодно просмотреть сообщение, которое я напишу вам по этому предмету, что может состояться лишь на следующей неделе, по возвращении его из военных поселений”. И тут вновь еще одна загадка. Многолетний приятель Пушкина П. А. Вяземский в вопросе об отставке занял позицию Воронцова, уверяя, что инициатива отставки исходила от Пушкина, который ” осмеял важную персону”, то есть, Воронцова. В итоге Александр Первый не только удалил Пушкина из Одессы, но исключил со службы. 31 июля Вяземский писал: ” Из Петербурга пишут, что он выключен из службы, и велено ему жить у отца в деревне. Правда ли? Надобно было дарование уважать! Грустно и досадно”. А 5 августа Тургенев писал Вяземскому: “Ты уже знаешь, что Пушкин отставлен; ему велено жить в псковской деревне отца его под надзором Паулуччи. Это не по одному представлению графа Воронцова, а по другому делу, о котором скажу после, на словах. О приезде его туда еще ничего не слышно, и не знаю еще, приехал ли?”. Письмо графа Нессельроде было получено графом Воронцовым в отсутствие его из Одессы. Немедленно он предписал одесскому градоначальнику привести в исполнение волю царя. 29 июля эта воля была объявлена Пушкину. С него взята была следующая подписка: “Нижеподписавшийся сим обязывается, по данному от г. одесского градоначальника маршруту, без замедления отправиться из Одессы к месту назначения в губернский город Псков, не останавливаясь нигде на пути по своему произволу, а по прибытии в Псков явиться лично к г-ну гражданскому губернатору”. Псковская губерния находилась в то время в составе Рижского военного генерал-губернаторства. Управляющий Прибалтийским краем и Псковской губернии маркиз Паулуччи был уже предупрежден о прибытии Пушкина письмом от 12 июля: ” Император убедился, что ему необходимо принять по отношению к г-ну Пушкину некоторые новые меры строгости, и, зная, что его родные владеют недвижимостью в Псковской губернии, его величество положил сослать, его туда, вверяя его вашим, господин маркиз, неусыпным заботам и надзору местных властей. От вашего превосходительства будет зависеть, по прибытии молодого Пушкина в Псков, дать этому решению его величества наиболее соответствующее исполнение. Примите, господин маркиз, уверение в высоком уважении. Нессельроде”.

Так Пушкин оказался в ссылке в Михайловском. Решение о его ссылке выглядит алогично. Тем не менее, поэт понял, что метастазы антиправительственного заговора из армии стали уже проникать в высшие эшелоны власти. Так что битва за Бессарабию продолжалась. Она заняла в дальнейшем еще не один год.