Интервью с прот. Леонидом Цыпиным о его книге «Вселенная, Космос, Жизнь — три Дня Творения»

Прот. Леонид Цыпин — известный в Германии священник, основавший за годы служения в этой стране семь приходов. В настоящее время он возглавляет один из крупнейших приходов Берлинской Епархии, Свято-Троицкий приход в г. Дортмунде.

Вне Германии отца Леонида знают как оригинального богослова, ставшего известным благодаря своей небольшой книге «Так чем же являются Дни Творения?», являющейся, по сути, отрывком из его фундаментального труда «Вселенная, Космос, Жизнь — три Дня Творения», вышедшего в начале 2009 года. Думается, читателю будет интересен взгляд самого автора на свои поиски, столь долго вызревавшую книгу, перспективы.

* * *

Алексей Веселов: Что вдохновило вас, отец Леонид, заняться толкованием Шестоднева?

О. Леонид: Тема происхождения окружающего нас мира интересовала меня, можно сказать, с детства, как, видимо, многих. В середине 50-х годов в журнале «Юный техник» я прочел замечательную статью о Большом Взрыве «развернувшем» нашу Вселенную, о возникновении галактик, звёзд и планет. Статья удивила меня. В ней я увидел, как человеческое знание может дерзать на раскрытие глубочайших тайн окружающего нас мира, в том числе касающихся начала его бытия. Оказалось возможным говорить о Вселенной в целом, вовсе не вечной и беспредельной, как нас учили в школе, а имевшей во времени начало и вполне ограниченный размер. Дальнейший интерес к происхождению всего бытия «грела» научная фантастика и множество научно-популярных статей, публиковавшихся в начале шестидесятых годов. Расхожим в то время был также миф о научном прогрессе, приносящим счастье человечеству. На этом душевном движении и возникло решение стать физиком, чтобы обязательно «разобраться» с тайной тяготения.

«Программу» эту я в какой-то мере выполнил, окончив физфак Университета по специализации теоретическая физика. А дипломная моя работа была посвящена одной из тайн тяготения — гравитационным волнам. В годы учебы были не только шумные молодежные споры «физиков и лириков», характерные для тех лет, но и встречи с выдающимися, как я сейчас понимаю, учеными. Были и удачные пробы собственной научной работы на стыке физики с другими науками, завершившиеся публикациями. Вскоре, однако, как видимо и у многих моих современников, пришло понимание, что в несовершенном и противоречивом мире наука сама по себе не только не принесет счастье человечеству, но и может создать угрозу для его бытия. С этого момента мой интерес к фундаментальным исследованиям стал более осмотрительным.

Хотя мой приход в Церковь в какой-то мере и явился результатом разочарования в возможностях науки, но он не был связан с толкованием повествования первых глав Книги Бытия. Более того, в первые годы моей церковной жизни я позаимствовал от кого-то идею о полумифологическом их содержании, позицию, напоминающую подход В.И. Ильина. Другое понимание этих глав пришло внезапно, в конце 80-х годов, когда я уже преподавал в воскресной школе для взрослых при Покровском монастыре. Одна из слушательниц, решившая читать Библию «с самого начала», обратила моё внимания на очевидные формально-логические противоречия в Шестодневе, типа: «Если Дни Творения — это обычные земные дни, то как может быть их утро, день, вечер и ночь в первые три Дня, пока ещё не было дневного светила?» и др. подобные.

Готовясь к ответу, я открыл Библию и начал читать первые ее строки. Внезапно мое внимание «зацепилось» за фразу: «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною…» «Какая сильная поэтическая метафора “тьма над бездною“, — подумал я. — Что она может выражать?» Ответа не находилось. «Но если это не поэзия, а характеристика вещества земли?», — пришла мысль. И тут я вспомнил множество споров о природе первичной сингулярности, своеобразном «зародыше» Вселенной, в котором до Большого Взрыва было сосредоточено всё её вещество. «Зародыш» действительно содержал бездну вещества, но в каком-то «свернутом», потенциальном состоянии, которую можно и назвать тьмою. А к сингулярности в целом, по сравнению с привычными материальными формами вещества, вполне подходит выражение, что она была «безвидна и пуста». Подходит! Дальше был Большой Взрыв. Совпадает: «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет». Первоначальная Вселенная действительно состояла из почти одного света! Я начал вспоминать известные космологические теории: далее было разделение света и вещества, описанное Георгием Гамовым и подтвержденное регистрацией реликтового излучения. И опять совпадение с Библией: «…и отделил Бог свет от тьмы».

Это был прорыв! Оказалось, что начало Книги Бытия не только назидательный рассказ, а нечто вроде «репортажа с места события». Тут все мои накопленные естественнонаучные знания и прежние поиски «ожили». Также и сведения по биологии вполне вписывались в восходящую «лестницу» эпох Дней Божественного Творения. Не эволюционных эпох, поскольку в эволюционную теорию я уже не верил благодаря замечательным публикациям в 70-х годах статей Ю.А. Шрейдера, Ю.В. Чайковского, С.В. Мейена и др. Так начало рождаться новое понимание Божественного замысла Творения мира. Через некоторое время я поделился своими находками со слушателями воскресной школы. Таких параллелей между Библией и естествознанием они не ожидали услышать. Под конец была просьба: «Пожалуйста, опубликуйте всё это». Я пообещал. Что до сих пор и выполняю.

А.В.: Вы работали над книгой «Вселенная, Космос, Жизнь» более десяти лет. Почему работа так затянулась?

О.Л.: Прежде всего из-за большой пастырской нагрузки. И, конечно, очень значительным оказался объем работы. Первоначально, в конце 1994 года, когда появилась возможность начать ее, предполагалось не более чем сопоставить известные естественнонаучные данные с толкованием Шестоднева. Через несколько месяцев работы такой вариант рукописи был сформирован. И сразу было видно, что он нуждается и в научной, и в богословской актуализации. Прежде всего, в научной. Ведь я к этому времени почти десятилетие был оторван от физики. Также и значения древнееврейских слов и выражений соответствующих русским «земля и небо», «безвидна и пуста», «тьма над бездною» нуждались в уточнении в с помощью соответствующих словарей и учебников древнееврейского языка. Была видна и необходимость богословской доработки, а также уточнения святоотеческих мнений о толковании Шестоднева.

В тот момент я плохо представлял себе, какой объемной работой начинаю заниматься. И в ближайшее же отпускное время постарался все эти уточнения в какой-то мере осуществить. Встречался с физиками и астрофизиками, несколько дней просидел со знатоками древнееврейского и древнегреческого языков. Какое-то время провел в Библиотеке Академии Наук Украины, просмотрев и скопировав современную научную литературу, а в отделе, где до сих пор находится реквизированная дореволюционная библиотека Киевской Духовной Академии, ряд толкований на Шестоднев, в том числе свт. Григория Нисского и блаж. Августина. Многие другие толкования у меня к этому времени уже были.

Работа над этим вторым вариантом рукописи заняла несколько лет. К тому времени, как она была закончена, я познакомился с проф. А.В. Панкратовым, возглавлявшим семинар при Отделе религиозного образования и катехизации РПЦ. Моё выступление на семинаре и последующем секционном заседании Международных Рождественских Чтений было в целом успешным, хотя и были сделаны полезные замечания. Проф. Панкратову моя рукопись понравилась и он поздравил меня с «такой книгой». Обещал также написать к ней предисловие. Особо полезными были знакомства с книгами свящ. Олега Петренко и Павленко А.Н., а также беседы с ними и Гоманьковым В.И. До того я скептично относился к инфляционной теории Большого Взрыва, но после ее обсуждения с Павленко А.Н. изменил свою позицию и решил именно ее использовать как базовую естественнонаучную модель для сопоставлений с выводами богословской науки. Беседы с Гоманьковым указали мне также на необходимость серьезного ознакомления с работами по геофизике. Он же, в частности, посоветовал мне проработать книгу Хаина В.Е.

Ознакомление с новой литературой, работа с языками и учет сделанных замечаний опять заняли несколько лет. Но к этому времени основные проблемы толкования Шестоднева я уже видел в богословии. Непонятно было многое. Текст теперь казался загадочным. Уже позднее проблемы его понимания были сформулированы так:

1. Что понимается под небом и землёй первого стиха?
2. Что это за состояние земли второго стиха, которое характеризуется словами «безвидна», «пуста» и «тьма над бездною»?
3. Откуда появляется вода во втором стихе, о сотворении которой ранее ничего не говорилось?
4. Почему бездна воды во втором стихе не является морем, которое было сотворено позже и так названо в десятом стихе?
5. Из чего творился свет третьего стиха?
6. Чем является тьма четвёртого стиха?
7. Что означают антропоморфизмы в Шестодневе?
8. Что такое твердь, и почему она называется небом в восьмом стихе?
9. Каково значение еврейского слова <йом> — день?
10. Почему из частей всех Дней Творения упоминаются только вечер и утро?
11. Почему начальный День Творения назван Богом количественно — Одним, а не первым, как во всех последующих Днях?
12. Если Дни Творения — это обычные земные дни, то как может быть их утро, день, вечер и ночь в первые три Дня, пока ещё не было дневного светила?
13. Почему не говорится о вечере седьмого Дня?
14. Какова длительность Дней Творения?

Непонятно также было, как вечность Божия соотносится с Творением мира. Каким образом Божественный замысел мира являлся предвечным? Размышления над этим всем привели к тому, что на моем рабочем столе постепенно среди многих других книг основное место стали занимать труды Лосского В.Н. Вслед за ними свт. Григория Паламы и прп. Максима Исповедника. И далее Флоровского Г.В. и еп. Кассиана (Безобразова). В какой-то момент стало ясно, что богословие Творения, в принципе, раскрыто указанными византийскими богословами, хотя творческий вклад Епифановича С.Л., Флоровского Г.В. и Лосского В.Н. в обобщение мыслей этих греческих отцов значителен.
 

Так, еще свт. Афанасий Александрийский, размышляя о Творении мира, различал собственное Божественное бытие и Божественную волю. Причем Творение мира считал «выявлением» Божественной воли. Это учение свт. Афанасия было принято и развито многими Отцами. Святитель Кирилл Александрийский, поддерживая и развивая мысли своего предшественника, вместо «воли» и «хотения» употреблял термин «Божественная энергия» (по русски — действование), подчеркивая, что Творение совершается Энергией, рождение же (имеется ввиду Сына) — Природой; Природа и Энергия — не одно и то же. Всё это нашло завершение в учении свт. Григория Паламы о Божественной Сущности и Энергиях. Сущность, имея бытие как бы Сама по Себе и не допуская причастности к Себе, является причиной «неисходно выходящей» из Неё Энергии. О Сущности можно говорить только в единственном числе, а об Энергии, допускающей причастность к Себе, и во множественном числе. Флоровский, обобщая, считает, что на внутреннюю жизнь Бога ни в коей мере не влияют Его Энергии, действования вовне, как, например, сотворение Им мира. Господь сотворил наш мир не по необходимости, а исключительно по Своей благости, по излиянию Своей жизни и любви вовне.

Прп. Максим Исповедник рассуждал о Сотворении мира с другой стороны, с содержательной. Окружающий нас мир поражает красотой, целесообразностью и организованностью. Античная интуиция — обобщающая, она предполагала существование где-то «идей всех вещей». Эти идеи назывались логосами, но древние их «располагали» в самих вещах. Христианскими же богословами идея существования логосов была не просто воспринята, но развивалась, начиная с Климента Александрийского, святых каппадокийцев, Дионисия Ареопагита и др. отцов, достигая совершенства у прп. Максима. По мысли христианских отцов «логосы сущих» — это не только идеи всех вещей, но всегда «благие произволения Божии», выражающие «предсуществующее в Боге ведение» о тварном, принципы и законы тварного бытия и цели, к которой тварь устремлена. Тем самым нужно говорить не просто о «логосах-идеях», но о «логосах-волениях», бытие которых находится в сфере Божественной воли или Божественных Энергий, как это становится ясным позднее, у свт. Григория Паламы. И, что самое главное, по учению прп. Максима, Ипостасная Премудрость Отца, Бог Слово (Логос) является как бы «источником» всех «логосов» сущего. Тем самым Божественные логосы-воления определяют весь тварный мир, являясь причиной его бытия, подлинной, живой творческой силой Божией, реализующей себя в Творении. Воистину, как сказано в Символе веры: «Имже вся быша».

Однако, как связать эти блестящие богословские построения византийских отцов с Моисеевым сказанием, долгое время было неясно. Выход, как это часто бывает, нашелся после полного тупика. В какой-то момент после очередных перечитываний скупых строк Шестоднева вдруг стало ясно, что перед нами Откровение и его нельзя подменять человечески-аллегорическими рассуждениями. А идея Дней-эпох, безусловно, подразумевает, что утро и вечер этих Дней суть не более чем иносказание. И что нужно решительно признать, что пророку Моисею действительно было «показано» в Откровении утро, день, вечер, ночь…

Это был тупик, но это было и начало. О том, что День Творения — это обычный земной день не могло быть и речи, поскольку в первые три Дня не было дневного светила, и, соответственно, утра и вечера. И тут я стал размышлять об Откровении, озарении и о том, как это было у Моисея. О свете от лица его, когда он сошел с горы, о свете Преображения, свете Божественных энергий, как его понимал свт. Григорий Палама. Очень помогла мысль Лосского об управляющей «светозарной силе», которой Бог пронизывает материю и которая есть те Его слова, те Его повеления творимым вещам, о которых повествует книга Бытия. Незаметно пришло понимание, что свет, образующий День Творения, это Свет Божественных Энергий, «несущий» логосы всего тварного. Но этот Свет не мог, конечно же, «уйти» от мира. Без него, без логосов от мира останется только бесформенная, бесструктурная, «никакая» материя, которая и была такой, пока не прозвучало: «Да будет свет!» И вдруг стало ясно, что именно так это и видел пророк Моисей, сказав только про утро и вечер, как «видимые умом» «оттенки» нескончаемого Дня, который Моисей так и назвал День один. И не было больше ночи. Ночь, собственно, и была до того описана во втором стихе (Быт. 1.2). Так родилась «радикальная гипотеза» о сущности Дня Творения, как я ее назвал.

Осталось правда вполне выяснить относительно «оттенков» Света Божественных энергий. Что за «оттенки»? Перечитывая прп. Максима, я как-то заметил, что логосы-то бывают разные: «логосы естества», «логосы промышления» и «логосы суда». В логосах естества задаются законы природы, в логосах промышления и суда — вся жизнь мироздания и все цели его движений. А ведь логосы и являются одним из выражений «содержания» света Божественных энергий. «Видно» ли это «содержание»? Должно быть видно! Ведь Свет Божественных Энергий — это Умный Свет. И Его «видение» как раз и означает Его «понимание».

Другая «радикальная гипотеза» относительно Шестоднева возникла после знакомства с обобщением содержания Евангелий известным библеистом еп. Кассианом (Безобразовым). Он обратил внимание на двойственность их содержания. В них, с одной стороны, разворачивается историческое повествование, а с другой стороны, содержится многоплановая весть о спасении и Откровение о Божественной жизни. И евангелисты, в принципе, не могли «втиснуть» Откровение в исключительно земное, историческое повествование. Далее еп. Кассиан указал на подобное же двойственное содержание православной иконописи, не сводимой к реалистической живописи. И четыре Евангелия, по мнению еп. Кассиана — это четыре словесные иконы, в каждом из которых имеется и хронология, и земные события, но присутствует и Откровение, принесённое Господом, и весть о Его неземной Природе. Если в одном из Евангелий наиболее ясно «прочерчено» земное, то в другом в центре повествования — Божественное.

Сам принцип «иконности» показался интересным для богословского анализа, и я попытался применить его к Шестодневу. Результат превзошел все ожидания. Во-первых, антропоморфизмы, «мучавшие» всех комментаторов: «И сказал Бог…», «И увидел Бог…», «И назвал Бог…» и др. стали Божественными действованиями, обрели смысл и свое место в понимании Откровения. Во-вторых, Божественное и земное в Шестодневе разделилось. И в Божественной «плоскости» за словами «И сказал Бог…», ещё по мнению св. Василия Великого, а также многих последующих Отцов и толкователей, стоит то, что отражает «логосность» мироздания, мудрость и стройность мира. Это соответствует ниспосланию в мир «логосов естества» тварных сущностей. И очередное утро Божественного Дня Один, над очередными целями Творения открывалось и «окрашивалось» именно этими логосами. «И увидел Бог…» тогда соответствуют ниспосланию «логосов промышления» (точно так считал и бл. Августин, как я позднее обнаружил), а «И назвал Бог…» — «логосов суда», завершающих Творения Дня.

Так, благодаря работам Епифановича С.Л., Флоровского Г.В., Лосского В.Н. и еп. Кассиана (Безобразова) богословские достижения византийских отцов могли быть использованы для понимания Шестоднева.

К этому времени мысль о завершении моей большой многолетней работы стала казаться неосуществимой. И в очередной отпуск, используя некоторые рабочие материалы, а главное, свои новые богословские взгляды, я написал большую статью, которая по объему более походила на брошюру. К этому же времени я заочно учился третьем курсе Киевской Духовной Академии. И нужно было думать о курсовой и дипломной работах. Духовник посоветовал мне избрать в качестве научного руководителя прот. Владимира Савельева, и я представил ему, а также заведующему кафедрой апологетики свою работу. Оба дали ей высокую оценку, хотя были и замечания. Было предложено также опубликовать эту работу, что через полгода и осуществилось.

А.В.: Эта первая краткая публикация, посвященная Шестодневу, вышла пять лет назад под названием «Так чем же являются Дни Творения?». Она вызвала множество отзывов. Как они повлияли на полную публикацию вашей работы?

О.Л.: Отзывы, в основном, были положительные. В них отмечалась новизна подхода автора и то, что теперь проблема длительности Дней Творения фактически снята и не мешает диалогу с современной наукой. Более того, одна из фундаментальных идей византийских отцов — идея логосности всего сущего — даёт православному богословию очень активную позицию в этом диалоге. Многие отмечали также удачное толкование «вводного повествования» Быт. 2.4-2.7 и паламисткий взгляд на начало Евангелия от Иоанна.

Единственный отрицательный отзыв от неокреационистов дал прот. Константин Буфеев. И неудивительно. Согласно его взглядам, все варианты, в которых Творение совершилось за другое время, нежели 144 современных часа, — ересь. Очень печалит тон этой статьи, а также, что для доказательства обвинения была сконструирована якобы «цитата» из моей книги, на самом деле, искажающая текст и мою мысль. Я подробно об этом пишу в разделе 8.12 (стр. 309-313) своей большой книги.

Обсуждения этой публикации книги на Рождественских Чтениях в Москве и дискуссии, которые в разных местах пришлось вести относительно ее содержания, показали, что для многих и православных, и только приходящих к вере богословское наследие прп. Максима Исповедника и свт. Григория Паламы малоизвестно, что нужно его широкое и популярное изложение, а также что имеется большая путаница в умах относительно святоотеческих мнений по проблемам, связанным с Шестодневом. Отсюда возникла мысль провести «ревизию» этих мнений, что в какой-то мере и реализовано в полном варианте книги.

Другими важными следствиями этой публикации были предложение научного руководителя добавить имеющийся у меня с избытком материал и преобразовать книгу в кандидатскую диссертацию, а также составление с редакцией издательства «Пролог» плана работ по выпуску полного варианта книги.

А.В.: Первая часть и почти треть объёма вашей полной книги посвящена разбору толкований Шестоднева с древности и до наших дней. Можно ли проследить некую «красную нить» в толкованиях святых отцов, или же встречаются острые противоречия?

О.Л.: В книге этот обзор мнений составляет первую ее часть, а при написании это была последняя часть работы. В ней осуществлена как бы генеральная проверка своей позиции по творениям древних и новых комментаторов. Однако, прозанимавшись полтора года изучением мнений древних, в том числе святоотеческих толкователей, могу заключить, что сделана лишь попытка очертить некоторые основные идеи, которыми отцы руководствовались, и попытаться их мнения как-то согласовать.

Видна необходимость проведения специальных патрологических исследований по тематике, связанной с Шестодневом. Работ, выполненных сто и более лет назад, сегодня недостаточно. Нужна проверка и выяснение святоотеческих мнений по критическим изданиям и другим источникам, доступным сейчас. Результат очень важен. Об этом говорит следующее: когда рассматривается святоотеческое учение о Рае, состоянии тварей и человека до грехопадения, то приводятся мнения прп. Григория Синаита и прп. Симеона Нового Богослова, стоящие отдельно от других мнений. Однако все приводимые сейчас на русском языке цитаты этих отцов взяты из переводов их произведений, сделанных свт. Феофаном Затворником. А к этим его переводам с новогреческого имеются существенные претензии. Да и сами эти переводы на новогреческий язык, по общему мнению, весьма несовершенны. Ныне имеется возможность уточнить позицию прп. Симеона по недавно выпущенному критическому изданию. С произведениями прп. Григория ситуация более сложная, но есть всё же источники, с которыми можно работать. Вернёмся, однако, к рассмотрению вопроса о том, согласуются или противоречат друг другу мнения отцов о Шестодневе.

Противоречивыми можно считать только некоторые естественнонаучные взгляды отцов. Так, если часть представителей Антиохийской богословской школы, согласная со взглядами «библейского буквализма», считала Землю плоской, а небо стоящим над нею шатром, то каппадокийские Отцы, следуя Аристотелю, считали ее сферической. Соответственно и все их рассуждения о земле, небе, тверди небесной и их устроении различались. Тут нужно учесть, что многие научные представления древности (например, учение о стихиях) являлись, по сути, смелыми гипотезами, позднейшей наукой не подтвержденными. И как только мысль отцов касалась этих представлений, то были и различия, и ошибки. Кстати, понимавший это свт. Иоанн Златоуст в ряде суждений категорически отказывался даже рассматривать естественнонаучные объяснения. Как и свт. Василий Великий — кое-где. Но в ряде мест он дает блестящие естественнонаучные пояснения — даже для нашего времени пригодные.

Следует также учесть, что богословские школы древности складывались во многом на основании культуры и традиций своего региона, иудейских, языческих богословских и философских школ. И поскольку исходные культурно-религиозные традиции Малой Азии, Сирии, Палестины и Александрии различались, то возникшие здесь христианские богословские школы и течения вплоть до 6-7 веков, а иногда и позднее, отличались своеобразием. К примеру, многие в Александрийской богословской школе считали само Творение мира мгновенным. Я долго не мог понять: почему это так? И только после знакомства с мнениями языческого писателя Цельса (приведенными в VI книге против него Оригена, кстати, не переведенной до сих пор на русский язык), собравшего аргументы против иудейства и христианства со всего своего региона, центра языческой учености, нашел объяснение. Оказывается, что для язычников сами шесть дней Божьего труда над творением мира опровергают Его всесильность. И то, что Он, по их словам, требовал после шести дней труда, как обычный садовник, отдыха. Это была одна из важнейших причин, почему иудеи в Александрии ещё до появления христианства считали Творение мгновенным. Переняла эту позицию и христианская Александрийская богословская школа.

И, наконец, задачи у отцов были разные. Свт. Василий Великий говорил проповеди, записи которых были позднее объединены в его «Шестоднев». Говорил в церкви многолюдной, где было много простых людей «ручного труда». Видел он и другие «этажи» толкования (см., например, толкование на День один). Но ситуация требовала главное внимание уделить толкованию более простому. Записями проповедей являются также толкования свт. Иоанна Златоуста и, скорее всего, прп. Ефрема Сирина. Но как богословскую работу, обращенную к высокоинтеллектуальному собеседнику, писал свои «Строматы» Климент Александрийский. Богословскими работами являются также посвященные Шестодневу произведения бл. Августина и свт. Григория Нисского.

Само место проповеди на богослужении делает неуместным отмечать какие-либо трудности в понимании Священного Писания. Проповедник в подобных случаях выдвигает свои дополняющие объяснения, но для корректности может заметить: «Оно-то было, скорее всего, так, но об этом Моисей не пишет». Таких фраз много встречается у прп. Ефрема Сирина. В богословской же работе трудности в понимании Шестоднева не отметить нельзя. И, читая бл. Августина, начинаешь иногда ему сочувствовать: в какой же тупик он загнал сам себя своей последовательностью, стремлением во всем и во всех тонкостях разобраться до конца.

Что же касается богословских интуиций отцов, то в главном у них — единомыслие. И даже во многих деталях, начиная с третьего Дня. Но если не единомыслие, то вполне совместимый «набор» мнений.

Остался у Отцов неразрешенным вопрос о том, чем же является свет, образующий Дни Творения, что является, можно сказать, центральной проблемой толкования Шестоднева. Ведь обо всех Днях в Шестодневе говорится равным образом, как о втором, третьем, так и о шестом: «И был вечер, и было утро: день…» При этом обычный день, образуемый свечением Солнца и вращением Земли, мог быть только начиная с четвёртого Дня, когда было сотворено дневное светило. И первый День называется по-своему — Днём Одним. Всё это наводит на мысль, что причина Дня — свет — у всех Дней одна и та же. Является ли этот свет материальным? Тогда куда он исчезает ночью первых трёх Дней? Так же и духовный свет. Какая «ночь» может быть для него? Таким образом, нерешённая проблема Дней делает неясным, о творении какого света говорится в третьем стихе. И от какой тьмы он отделяется?

Также и в толковании событий второго Дня остается неясным сам предмет Творения — твердь, разделившая воды. Почти все Отцы толковали второй День, предположительно понимая недостаточность знаний своего времени о том, чем являются свет, небо, звёзды, Солнце, Луна, день, ночь. Потому блаж. Августин смиренно заключает свои размышления о незнании в точности, что такое твердь, словами: «Авторитет Писаний гораздо выше всяких широковещательных человеческих измышлений». Как и свт. Иоанн Златоуст: «Надо с великой благодарностью принимать слова (Писания) и, не выступая за пределы нашей природы, не испытывать того, что выше нас, а только знать и держать у себя (в уме), что по повелению Господа произошла твердь, которая разделяет воды…».

А.В.: В третьей части книги вы приводите ряд научных концепций, которые, с одной стороны, существенно подрывают общепринятые взгляды на Космос и его устройство, а с другой стороны, показывают невозможность становления данного порядка без помощи всемогущей внешней силы. Почему людям в нашем обществе тяжело и медленно даётся восприятие подобных мнений?

О.Л.: Так всегда бывает, когда какие-либо мнения или представления выходят за рамки обыденного жизненного опыта. Для большинства людей воспринять некоторые «глубинные» идеи, которыми оперирует, например, современная физика, можно только на веру. Имея веру в науку можно принять и привыкнуть, например, к идее пространства более чем трех измерений. То есть воспринимать многомерность как некую фразу, не задумываясь о ее значении. И даже оперировать ей. Но вот представить себе зрительно, например, 5-мерное пространство не получится. Собственно, и физики его себе не представляют. Для них многомерность — это математический объект: существуют такие формулы, из которых следует 5-ти мерность точно так же, как и 3-х мерность.

Впрочем, есть идеи и представления, которые являются «глубинными» для общественного мироощущения данного времени. Отбросить эти идеи или изменить как общество, так и большинство его представителей способны лишь в результате длительных и болезненных процессов. Так, в современном общественном мироощущении отсутствует образ Бога, сотворившего мир, и человека, поддерживающего его существование. Наоборот, все бессознательно ориентируются на вечность и самобытность материального, включая земной мир, в котором человек — часть природы, «совокупность общественных отношений», ничто животное которому не чуждо. Соответственно и ценности жизни человека ограничиваются ценностями зримыми и ощущаемыми. Отсюда следует успех «дарвинистских теорий» самосовершенствования мира в результате случайностей и борьбы за существование.

В этом смысле представление о Большом Взрыве уже серьёзно нарушает подсознательное безбожие. Вселенная, оказывается, имеет начало. Тогда может и конец? Неужели в результате Взрыва всё стало таким случайно? Но не знает широкая публика, что вероятность образования путем взрыва современного состояния окружающего нас мира была подсчитана и оказалась ничтожной. И что решили физики этот парадокс сделать законом природы, создав замысловатый «антропный принцип», «сильный вариант» которого утверждает: «Вселенная (и, следовательно, фундаментальные параметры, от которых она зависит) должна быть такой, чтобы в ней на некотором этапе эволюции допускалось существование наблюдателей».

Еще менее сочетается с безбожием инфляционная теория происхождения Вселенной. Получается, что вся Вселенная «развернулась» из «ничего» за ничтожную долю секунды. Как всё это похоже на дело Рук Божьих! Не знает правда широкая публика, что «разворот» этот мог иметь бесчисленное число вариантов. И что «план» современной Вселенной физики были вынуждены математически заложить в самом ее «зародыше». Неудивительно, что инфляционная теория, уже лет 15-20 принятая современной наукой, так до сих пор и не появилась в школьных учебниках.

Что касается теории времени Козырева, в которой с самого начала очевидна несамостоятельность нашего мира, или «проекта Вселенной» ди Бартини, то на нее более всего реагирует подсознательное мироощущение. Как правило, даже не спрашивают о фактах, подтверждающих теорию. Эта часть книги, написанная в основном более десятилетия назад и лишь несколько дополненная перед ее выходом, более всего вызывает реакцию у читателей, и восторженную, и недоуменную, и отрицательную, типа: «Как это так (подразумевай — как смеете?!), что звезды светят энергией времени?! Что за чепуха»! Так отреагировал, к примеру, знакомый доктор философских наук.

Иногда меня спрашивают: «Зачем Вы помянули Козырева — ведь это спорная научная теория? Не ставите ли Вы тем самым под удар церковную апологетику?» На это я отвечаю, что если ту или иную концепцию не принимает современная научная парадигма, то это само по себе не свидетельствует о ложности этой концепции; и много раз в истории было так, что первоначально категорически отвергаемая концепция все же принималась некоторое время спустя.

С другой стороны, мы не должны связывать свой авторитет с авторитетом науки. Так попытались сделать в Католической Церкви, и результат у них во многом отрицательный. Подлинный авторитет Церкви всегда был как независимой и неподкупной общественной совести. И такими мы должны быть и в отношении науки: сохранять корректность, иметь право обсудить любую теорию, ее предпосылки, основные положения, выводы. Что и сделано в книге относительно теории Козырева, помещённой вне научной парадигмы на «горизонт научного знания».

Наша сверхзадача при этом — не сами по себе научные теории, а апология веры и нравственная сторона исследований, нравственное влияние науки. А оно всегда есть. Это только кажется, что наука, сообщая то или иное своё заключение о некой теории или концепции, сохраняет нравственный нейтралитет, потому что любая научная модель, если не сама содержит, то как бы погружена в общую систему общественных ценностей и критериев истинности. В этом смысле идея самостоятельности нашего мира ключевая: если наше существование ни от кого и ни от чего не зависит, всё возникло само по себе, случайно или закономерно, то «человек — это звучит гордо». А если наш мир не самостоятелен, образован и поддерживается разумными усилиями некой Личности, то для самоуверенности оснований нет. И мы вынуждены искать контакта с этой Личностью и соизмерять свою жизнь с Её заповедями.

Так далеко теория Козырева, конечно, не идёт. Но содержащаяся в ней идея живого, как продолжения излияния Вселенской Жизни, поддерживающей бытие всего и вся, если она войдёт в науку, многое может изменить в общественном понимании окружающего нас мира и в нашем диалоге с наукой. Потому не писать о Козыреве, на мой взгляд, нельзя.

Что же касается самой науки, то это сложное общественное явление. В XVIII – XIX веках в западном обществе много размышляли о соотношении «веры и разума». Это считалось настолько важным, что даже в догматических постановлениях I Ватиканского Собора зафиксировано, что они никогда не могут вступить в противоречие друг с другом, поскольку взаимно друг друга поддерживают. Не вдаваясь в детали споров прошедшего времени, спросим себя сегодня: может ли современная наука быть отождествлена с тем, что подразумевалось тогда под «разумом»? Или претендовать на то, что объемлет познавательную деятельность человечества? Правильный ответ, я думаю: в какой-то мере. В середине XX века Т. Кун предложил удачную модель для понимания этого, обобщив греческий термин парадигма, означавший пример, образец. Кун предложил говорить о парадигме в широком смысле — о парадигме науки как системе принятых идей, взглядов, теорий, всей совокупности фундаментальных концептуальных схем, или моделей постановки проблем и их решений, характерных для определенного этапа развития науки. На многих примерах Кун показал, что со временем парадигма науки может изменяться, но обладает инерционностью, которую Кун рассмотрел как защитную реакцию, предохраняющую парадигму от искажения и критики.

Так вот, нынешняя парадигма науки — безбожная. Это, может быть, резко сказано, кому-то это покажется обидным. Но, по сути, сейчас это так. И если встречаются факты, теории или концепции не соответствующие парадигме, то вначале идёт самая простая и эффектная реакция на них — молчание, наука их как бы не замечает. А ведь наука контролирует учебные и исследовательские учреждения, а также всё их финансирование, журналы, премии, гранты. Потому, если занялся ты тем, что не соответствует парадигме, то работай за свой счет и не жди как известности, так и признания.

А если замолчать не удаётся, то имеет место критика, выступление «от имени науки», например, известное письмо «академиков». Но бывает, что парадигме проще канонизировать проблемную ситуацию как закон природы. Например, если в «антропном принципе» парадигмальное слово «эволюции» заменить на «творения», то «сильный» его вариант совсем недалёк от формулировки: «Бог сотворил такую Вселенную, чтобы в ней мог жить человек». Другими словами, «антропный принцип», по сути, прячет «руки Божьи».

Правда сейчас большая надежда на братские Россию, Украину и Белоруссию, где общественное мнение «поворачивается лицом» к религии, где начинается диалог православия с наукой. В итоге, может сложиться новая христианская парадигма науки, парадигма, уважающая научную истину и Откровение. Хотелось бы. Нужны специальные конференции физиков, биологов, геофизиков, на которых этот диалог мог бы состоятся. И периодические издания… Хорошо бы учредить и финансовую поддержку таких исследований.

В недавнем прошлом были выдвинуты концепции и теории, которые могли бы содействовать взаимопониманию с наукой. Они и сами по себе — великие творения человеческого духа. Их беспристрастное обсуждение могло бы и духовно, и материально обогатить общество. А пока что теория Герловина на полстолетия опережает свое время. Козырева — еще на большее время. А ди Бартини, судя по фильму о нём, показанному недавно по РТР, велел бумаги свои запечатать и вскрыть через 200 лет. Намаялся, бедняга, доказывать. А ведь эти трое — мыслители класса не ниже Эйнштейна. Каких людей, какое богатство, посланное Всевышним, упустили! Понятно, кто с Богом не собирает, тот расточает.

А.В.: В книге вы излагаете свой собственный взгляд на сотворение мира, совмещая новейшие научные данные и современную экзегетику. В чем своеобразие избранного вами метода исследования, и как вы развиваете уже существующие теории?

О.Л.: Особого своеобразия в избранном методе исследования нет. Так же поступали многие, например, бл. Августин, святители Василий Великий и Григорий Нисский: брался библейский текст, по возможности анализировался и сопоставлялся с естественнонаучными данными. Но вот возможности у нас разные. И в области текстологии, и богословия, и естествознания.

В первом тысячелетии христианства библейская текстология только зарождалась: отцы, как правило, древнееврейский в совершенстве не знали, а такого изобилия словарей, критических изданий, лингвистических справочников и пособий, книг по грамматике, компьютерных программ и специальных исследований по библейскому языку, которые доступны сейчас, у них не было. Впрочем, кроме Септуагинты у отцов были и другие греческие переводы книг Ветхого Завета, сделанные Аквилой, Симмахием и Феодотионом.

Богословие, начиная с IV века, делало свои первые, но очень важные шаги, чаще в весьма драматической обстановке. В IV веке прошло два первых Вселенских Собора, которые заложили основы христологии и учения о Святой Троице. Свт. Афанасий Александрийский, внесший вклад в богословие Творения, большую часть времени своего епископства был в изгнании. Рассуждения, связанные с Творением, он развивал в рамках общей задачи борьбы с арианством. Также и свт. Василий Великий, произносивший проповеди о Шестодневе в условиях этой острой борьбы. Помогал ему в борьбе и свт. Григорий Нисский, и свт. Григорий Богослов, у которого также есть интересные мысли о Шестодневе. Жаль, что он их не развил. Много нового в богословие Творения внес прп. Максим Исповедник. Но он не мог молчать, когда Истина попиралась, и стал ее исповедником. Как и свт. Григорий Палама, завершавший византийское богословие новым синтезом, богословием богопознания, богословием Божественных энергий. Поэтому, если говорить о преемственности развиваемого мною богословия, то оно опирается на могучий «ствол» святоотеческого богословия, на мысли и подходы учителя Церкви Климента Александрийского, святителей Афанасия Александрийского, Василия Великого, Григория Нисского, Григория Богослова, Августина Ипонского, Григория Великого, прп. Максима Исповедника и свт. Григория Паламы. Нельзя также забывать о богословах ХХ века, произведших, по сути, новый синтез византийского богословия: Епифановича С.Л., Флоровского Г.В. и Лосского В.Н., а также выдающегося экзегета еп. Кассиана (Безобразова).

Совсем тяжело было Отцам в области естествознания. Они были вынуждены самостоятельно по библейской канве составлять теории происхождения мира. При этом в области естествознания мало на что можно было опереться. Многое было гипотетическим. Сейчас же различных космогонических и примыкающих к ним теорий много. Трудность в другом, и это составляет, пожалуй, особенность проведенного исследования. Почти все современные теории предполагают самоэволюционное развитие материальных форм мира. Потому, в целом, эти теории, или концепции, использовать нельзя. И приходится из них для сопоставления с толкованием Шестоднева извлекать отдельные твердо установленные факты или указывать на отдельные, наиболее важные их стороны и последовательности событий. Отмечая при этом ошибочность общей самоэволюционной схемы из-за отсутствия причин для самоэволюционного усложнения структур и отсутствия механизмов, реализующих это самоусложнение. И поскольку причин для самоусложнения нет, то остается «всесильная, всё формирующую случайность». Но случайность событий опровергается наличием закономерностей окружающего нас мира, его «разумностью», целесообразностью, красотой, проистекающими из «логосности» всего. Рассмотрение этой «логосности» и «холистичности» на всех уровнях материальных структур и составляет, пожалуй, отличительную особенность апологетического изложения материала, приведенного в книге.

А.В.: Какое открытие, сделанное вами во время написания труда, поразило вас больше всего?

О.Л.: Открытий было много. Подавляющее большинство из них оказалось тем, что обычно называют «изобретением велосипеда», то есть открытием того, что специалистам давно известно. Вообще, вся книга новая по подходам и идеям. Правда, некоторые ее идеи двенадцатилетней давности, изложенные на Рождественских Чтениях и по моей неосторожности ставшие доступными в рукописном варианте, были подхвачены и получили распространение. Но есть в книге и новые идеи, настоящие открытия, которые, надеюсь, будут обсуждаться и развиваться. К ним относится всё, что касается «иконного» прочтения Шестоднева, толкования Дня Один и антропоморфизмов, о чем говорилось выше. Удачным, как мне кажется, было также разрешение богословских затруднений, связанных с толкованием второй главы Книги Бытия, особенно его «вводного повествования» в Быт. 2.4-8.

Существенный результат также получен при толковании событий второго Дня. Это толкование развивает и уточняет выдвинутую еще в середине XIX века и поддержанную многими идею о разделении космических вод, одной из капель которых являлась наша расплавленная планета. Сам предмет творения второго Дня, на первый взгляд, очевиден — это твердь-небо: «И создал Бог твердь. …И назвал Бог твердь небом». Слово небо выражает всё то, что видит человек, стоящий на поверхности земли и смотрящий вверх. Но это относится к двум уровням: космическому и земному, земному — атмосфере, окружающей планету, и космическому — находящемуся вне планеты пространству с небесными телами: планетами, звёздами, галактиками, — ко всему тому, что принято называть космосом. Как показало исследование, описанное в книге, было бы неправильным оставить в толковании один смысл: или только земной, или только космический. Однако как всё сказанное выше совмещается со значением еврейского слова «ракиа», переводимого в древности как «твердь», а также с «твердью» в славянском и русском синодальном переводе? «Ракиа» буквально означает распростертие, или покрышка, или протяжение. Современные переводчики, в том числе и иудейские, передают «ракиа» как пространство. Перевод же «ракиа» как твердь является, по сути, толкованием. Можно было бы отождествить «ракиа» с земной атмосферой, но тогда неясно, в чём состояло Божественное действие по творению «ракиа»? Ведь атмосфера, та или иная, всегда имеется над относительно большими, тем более расплавленными, космическими телами.

Наше же открытие в том, что «ракиа» соответствует крупномасштабной структуре Вселенной, открытой несколько десятилетий назад. Образование этой структуры является одной из загадок астрофизики. Вселенная оказалось этаким плоским образованием, можно сказать, покрышкой или распростертием, толщиной 16-30 млн. световых лет. Покрышкой, состоящей из отдельных ячеек, наподобие сетки или пчелиных сот, со стенками длиной в сотню млн. световых лет из соприкасающихся скоплений и сверхскоплений галактик. В этой покрышке-«ракиа» расположены все космические тела, в нёй и мы живём, на нашей планете, в нашей звёздной системе, в нашей галактике, входящей в местную группу галактик, входящую в скопление галактик и сверхскопление.

Божественное же действие второго Дня состояло прежде всего в творении этого особого пространственного слоя — покрышки (может быть, и поверхности гигантской сферы диаметром около 100 млрд. световых лет, как считают некоторые), по которой оказались «разлиты» воды вещества догалактических и дозвёздных материальных форм начала второго Дня. Словом Божиим эти воды были разделены на «потоки» по покрышке так, что произошло крупномасштабное ячеистое распределение вещества. «Потоки» вод распались далее на крупные и мелкие «капли» (облака?), из которых позднее возникли галактики, звёзды, планеты… Таким образом, рассматриваемое Божественное действие по разделению вод творит Космос и Землю. Но завершилось разделение вод разделением относительно нашего земного неба, атмосферы, когда температура поверхности планеты опустилась ниже температуры кипения воды. Тогда поверхность планеты покрылась слоем сконденсировавшейся уже обычной воды.

В современной науке нет ясности относительно путей формирования космических структур и тел, догалактических или дозвёздных форм вещества. О том, какие это формы, мнения умножились после открытия темной материи и темной энергии, обладающих 95% массы и энергии Вселенной. Другими словами, главные факторы в формировании структур Космоса это не 5%, приходящихся на известные нам формы вещества, а те самые, о которых мы мало что пока можем сказать, обозначая это наше незнание эпитетом «темная». И не исключено, что перевод «ракиа» как тверди может обрести в будущем какой-то смысл.

Однако определение путей формирования космических структур является делом науки. Для апологетического же богословия важно привести доводы, что причины этого формирования Божественные слова-повеления, логосы тварного. И здесь, опираясь на современную астрофизику и геофизику, косвенно выявляем эту логосность тем, что Солнце — совсем не «рядовая звезда» в нашей Галактике и расположена в ней на «тихой и спокойной улице». Планетная система Солнца — удивительно стабильная, что очень важно для длительного существования жизни в ней. А наша Земля — «чудо из чудес». Всё чудо: и строение нашей планеты, и ее поверхностного слоя, и температура поверхности, и состав атмосферы. Но особенное чудо — вода, самое распространенное и самое загадочное вещество. И наконец, то, что Земля не просто громадный полурасплавленный каменный булыжник, но своеобразный, можно сказать, организм со своей «неорганической жизнью», которая нас, живущих на поверхности планеты и микроорганизмов, и растений, и животных, и человечество, снабжает теплом, воздухом, водой и внушительным списком различных веществ, о которых мы в какой-то степени знаем. И что «планета может быть обитаема, пока активны её недра», как гласит «геохимический принцип сохранения жизни». Эта неразрывная связь между «неорганической жизнью» нашей планеты и биосферой, можно сказать, их единство, выражаемое термином биогеосфера, науке, в принципе, известно, но остается вне общественного осознания, внимания и заботы.

Есть две цифры, которые должны всем и всё объяснить, чтобы жизнь на земле мы не считали случайностью. В Солнечной системе лишь только поверхность Земли имеет двухуровневую структуру: «сушу со средней высотой 0,3 км над уровнем моря и ложе океанского дна на глубине 5 км». Итак, высота суши составляет всего порядка 6% по сравнению со средней глубиной мирового океана! И «внутренняя машина» нашей Земли на протяжении миллиардов лет поддерживает бытие этих самых 6%. При этом объём воды в океанах непрерывно меняется и зависит от нескольких разнородных процессов. Вода даже в современную эпоху в значительных количествах поступает из мантии. Другим источником воды являются газовые выбросы вулканов, содержащие до 95-98% водяного пара. Кроме того, подпочвенные воды в результате активного горообразования также вытесняются на поверхность. А объём подпочвенных вод даже в современную эпоху составляет не менее трети от объёма мирового океана. И таяние льдов… С другой стороны, Земля, точно известно, расширяется. Пары воды вместе с другими газами атмосферы рассеиваются в космическом пространстве. Вода потребляется растениями, животными и человечеством, промышленностью. Какая же точная настройка всех «механизмов» нужна! Возникни ошибка в «регулировке» всего на несколько процентов — и большей части суши не было бы или не было бы жизни на ней! Теперь становится понятным, почему Господь в третий День созидает рельеф поверхности нашей планеты (а по сути эндогенную «жизнь» Земли) вместе с растительным Царством. Все это было открытием для меня лично, и, думаю, что и для большинства читателей.

Кроме того, логосность проявляется в красоте окружающего нас мира. Эта мысль много раз встречаемая у Отцов, находит подтверждения в астрономии. В книге приводится ряд примеров. Открытием стала возможность обнаружения логосности с помощью законов семиотики, в частности, с помощью закона Ципфа. Так, среди объектов, в которых закон Ципфа обнаруживает неслучайность (логичность, информационность), встречаются и такие, как распределение звёзд по массам в звёздных скоплениях и распределение химических элементов по массам в земной коре. И это наводит на мысль, что в этих распределениях звёзд выражаются, в частности, логосы бытия звёздных скоплений — логосы естества, промышления, суда.

В разборе событий третьего Дня осмысляется многое. Логосность устроения живых организмов начинается с особой симметрии веществ, их составляющих, симметрии, не встречающейся в природных процессах (в «косной» материи — термин акад. В. Вернадского). Потому никакой живой организм и не мог, в принципе, возникнуть из «косной материи». Своя особая симметрия встречается и на всех уровнях жизни, чему в книге уделено немалое внимание.

Развивается в книге еще одна идея, проистекающая из логосности — холистичность. Показывается, что многие проблемы в современной науке, и в частности в биологии, происходят из фактической невостребованности в ней представления о холистичности — целостности структур окружающего нас мира.

Пожалуй, самым большим открытием, которое может быть использовано и в науке, является выдвинутая в книге гипотеза о главном источнике освещенности поверхности планеты в докембрии. Нет сомнений в том, что света на поверхности планеты тогда было мало. Это явилось результатом значительной плотности и запыленности атмосферы, наверняка имевшим место. Земная атмосфера того времени была чем-то подобна современной венерианской, пропускающей десятитысячные доли солнечного света. И это вступает в противоречие с научными данными о том, что фотосинтезирующие бактерии уже существовали 3,8 млрд. лет назад и что их геохимический углеродный цикл к тому времени стабилизировался. Моя же гипотеза объясняет это тем, что главным источником освещения поверхности планеты тогда было не Солнце, а биолюминесценция, и что светящиеся микроорганизмы участвовали в симбиотических биоценозах вместе с фотосинтезирующими цианобактериями. Тогда получается, что по световой энергии жизнь как бы сама себя обеспечивала.

И многое другое найдет заинтересованный читатель в этой книге.

А.В.: Как такая длительная работа над Шестодневом повлияла на вас, на ваше мировоззрение?

О.Л.: Прежде всего умножила мою собственную веру в Бога, в Священное Писание, в святых отцов, в святую Православную Церковь. И, если хотите, веру в науку, но не без богословия. Логосность и холистичность, если встанут в центре научного мировоззрения, откроют новые и необъятные просторы для познания.

Работа над Шестодневом позволила также замечать в Священном Писании более широкие смысловые ракурсы. Расширились и методы работы с ним, работа с текстом и с его толкованиями. Изменился круг чтения. Любимыми авторами стали святые Максим Исповедник и Григорий Палама. В целом, как мне кажется, я подошел к тому порогу, чтобы дерзать на богословские размышления на определенные темы.

А.В.: Что больше всего мешает современному человеку допустить возможность правдивости библейского повествования?

О.Л.: Прежде всего, общее недоверие к религии, возникшее еще в советское время. С тех же пор у многих имеется убеждение, что все религии созданы людьми в древности, соответственно, они равнопримитивны и повествуют примерно об одном и том же. Для бывшего советского человека трудно допустить, что в Библии имеется Откровение Божье, а в Ведах, к примеру, нет.

О том, что все религии повествуют о сотворении мира не одно и то же, я как-нибудь напишу, если Господь даст время и силы. Самое же простое — это развеять предубеждение о примитивности. Для этого нужно предложить просмотреть на как бы общую композицию Шестоднева. Сказать, что древнееврейское слово «йом», как и в русском языке слово день (отец — сыну: «в день, когда ты станешь самостоятельным…»), может означать не только светлое время суток, но и промежуток времени неопределенной длительности. И для простоты предложить пока что рассматривать это слово, как обозначающее эпоху. Итак, Мир был сотворен за шесть временных промежутков-эпох. Последовательность Творения такая же, как сегодня представляет это наука. Ну а далее в моей книге можно найти немало апологетического материала, этот довод развивающего и способного убедить многих скептиков. Но далеко не всех.

К примеру, как-то после одной из моих лекций в Киеве ко мне подошел человек и, можно сказать, потребовал решающего довода о существовании Бога. Я тут же предложил ему назвать, какой именно довод он хотел бы услышать: из области физики, астрономии, химии, геологии, истории, археологии… Он минуту подумал и ответил: «Ну, в физике я не силен, в астрономии еще меньше, химия, геология, история — так же». И закончил свой ответ богохульным вопросом: «Почему бы Ему не выступить по телевидению?» Такова печальная сила «телевизионного ящика» в сердцах бывших советских людей. И как трудно такие сердца переориентировать. Но Богу всё возможно!

На этой светлой мысли я и хотел бы закончить нынешнее интервью.

1 февраля 2010 г.