Валютно-сосудистая дистанция
Что происходит с рублем? Казалось бы, на первый взгляд ответ на этот вопрос настолько очевиден, что и писать, собственно, не о чем. Нефть упала на 18% за месяц — и рубль на те же 18%. Нефть пошла вверх — и рубль, вы будете смеяться, туда же. Все просто. Но не так уж, поскольку раньше все вот так же просто не было. И Центробанк наш вел себя тоже как-то несколько иначе. Центробанк наш имеет пока еще стопудовые возможности микшировать конъюнктурные колебания рубля. И раньше по разным причинам это делал. А теперь вот нет. Что порождает довольно обширную конспирологию (примером которой у нас выступает уважаемый Михаил Хазин). С одной стороны, обстоятельства, перечисляемые самим Хазиным, в достаточной степени опровергают необходимость конспирологических объяснений. Это окончание действия очередной волны денежной накачки. И неуверенность в скором приходе следующей такой волны и в Америке, и в Европе (притом что рано или поздно такая волна неизбежна). Это и влияние падения рисков войны в нефтеносном регионе. И ожидаемая игра саудитов на понижение нефтяных цен… Опять же игра большей частью только ожидается, да и фактический спрос на нефть существенно не падал. Как и не падало находящееся в глобальной стагнации производственное потребление. Но опять же нынешняя цена на нефть определяется не столько реальным спросом, сколько «ожиданиями». И для нас существенен не столько реальный спрос, сколько цены. А цены-то как раз и падали.
Однако Центробанк не просто отказался в этот раз от валютных интервенций на старте падения. Он прямо объявил об этом, хотя никто его за язык не тянул. Чем дал прямой сигнал спекулянтам играть против рубля. На самом деле и здесь нет необходимости ни в какой конспирологии. Центробанк, да и Минфин (в определенных некатастрофичных пределах) прямо заинтересованы в колебании рубля синхронно с нефтяными ценами. Вот, говорят, бюджет сбалансирован при 115 долларах за баррель. Но это при курсе 30. А при курсе 60? Он будет сбалансирован при 55—60. На самом деле поведение Центробанка можно назвать технически безупречным. Что не так трудно, если от вас не требуется исполнения никакой политической воли наперекор рынку. Тот факт, что наш Центробанк никаких задач, кроме технических, практически не преследует, при всем прискорбии никакая не новость. На самом деле, вопиющая простота, примитивность нашего курсообразования очень точно отражает отмеченное Хазиным «упрощение структуры экономики» как следствие «восстановления» после первой волны кризиса.
Представители наших денежно-финансовых властей сегодня уже полностью перешли от натужного оптимизма в духе «мир выходит из кризиса» к тоскливо убаюкивающему скептицизму — мол, все это надолго и будет длительная стагнация, сопровождаемая скачками нервозности вроде нынешнего. Смысл понятен — совместить некую адекватную рефлексию на окружающую действительность с заклинанием о низкой вероятности второй волны. Поскольку никаких средств и методов преодоления таковой волны, будь она глубже и мощнее первой, в арсенале регулятора нет. Депрессия налицо. Но на самом деле, нынешняя депрессия не результат кризисного обвала, восстанавливающего макроэкономическое равновесие, а результат колоссальной денежной накачки, конвертации частных долгов и рисков в невыполнимые государственные обязательства. Это скорее напоминает искусственную кому, в которую вводят больного, не имея других возможностей поддерживать в нем жизнь иными способами. Любые процессы и признаки выздоровления в рамках этой комы исключаются. И самое главное, нельзя ввести в кому больного, уже в коме находящегося. «Так что нет у вас средств против Кости Сапрыкина». Только кошелек подбросить. Что и называется третьей волной количественного смягчения.
На самом деле абсолютная зависимость рубля от цен на нефть, на сегодняшний момент официально признанная, как и официально признанная угрозой для нашей экономики «сланцевая революция» в США (пока еще только в США), — это очень важные симптомы. Трудно поверить, что наше политическое руководство доверяет камланиям официальных финансистов о малой вероятности второй волны. Средства выживания экономики, а отсюда и политической системы в условиях неизбежного обвала цен на нефть в нынешней экономической парадигме легко просчитываются. Это вопрос, на сколько месяцев хватит кое-как восстановленных после первой волны резервов. В этом смысле у нас просто есть прямой эмпирический опыт. Надежда но то, что удастся продержаться на этих резервах, пока цены вновь восстановятся, не основаны ни на чем. Таким образом, единственным ответом на среднесрочный вызов является резкое изменение экономической политики: не то что развития — никакой стабильности в рамках нынешней упрощающейся структуры экономики никто гарантировать не может. Притом что никаких признаков такого изменения на сегодняшний день нет, а кадровая архитектура послевыборных руководящих органов прямо декларирует отказ от каких-либо изменений.
Единственным ответом на этот вызов на сегодняшний день является монетаристская фронда экс-министра Кудрина, предлагающего в конечном счете одно — урезать расходы. При этом речь идет в первую очередь об оборонных расходах, которые единственные на сегодня являются источником сохранения качественных рабочих мест, промышленного роста, технологического уровня развития страны как таковой. На самом деле, если говорить о трендах, сколько-нибудь выходящих за рамки среднесрочных, мы упираемся в перспективы глобально катастрофические, в рамках которых с большой долей вероятности военные возможности будут существеннее чисто экономических. То есть, если рассмотреть эти тренды, из которых будет складываться следующий технологический цивилизационный уклад, что мы можем уже сейчас увидеть? Первое: в развитии «сланцевой революции» неизбежное и необратимое падение цен на углеводороды — базовый энергоноситель — и превращение их в общедоступный ресурс. Второе: тотальная роботизация современной индустрии с вытеснением оттуда огромных масс дешевой рабочей силы. Оба этих фактора являются предпосылкой реиндустриализации развитых экономик, в первую очередь американской. (По поводу способностей Европы к выживанию — большие сомнения.) Правда, между этой реиндустриализацией и современным состоянием стоит процесс колоссального списания долгов и обременений, что всегда в прежние эпохи сопровождалось социальными катаклизмами и войнами. И наконец, прочитывающиеся уже сейчас кардинальные изменения в организации производственной и управленческой деятельности, военной организации, не в последнюю очередь, подразумевают такую социальную трансформацию, которая делает невозможным и бессмысленным существование нынешних форм политического и социального устройства. Например, режим всеобщей политической демократии возможен только при постоянном росте благосостояния избирателей. В контексте сужающегося потребления и неизбежного демонтажа социальных институтов такая демократия не жилец. Это не вопрос футурологии.
Это вопросы, требующие практического оперативного реагирования. А у нас национальная валюта изображает из себя тургеневскую барышню, которой делается дурно от малейших признаков дешевеющей нефти.