4 октября очередная годовщина расстрела Дома советов

 

 

 

 

Итак, напомним: к осени 1993 г. главный законодательный орган РФ, Верховный Совет (парламент) в сопротивлении грабительской приватизации вплотную подошел к рассмотрению вопиющих преступных махинаций ельцинской команды “реформаторов”. Все больше депутатов примыкало к оппозиции, и на предстоявшем в ноябре 1993 г. Х Съезде народных депутатов, учитывая катастрофические результаты “реформ”, была неизбежна отставка правительства и самого президента РФ Ельцина; готовилась также денонсация незаконных Беловежских соглашений о расчленении страны.

 

Ельцинской команде, спасая себя, не оставалось ничего иного, как перейти в упреждающую контратаку в виде государственного переворота, который и был совершен в сентябре–октябре 1993 г. и после которого ни один из генпрокуроров к оглашенным в Верховном Совете фактам коррупции высших лиц государства не возвращался; все они сохранили свои незаконные состояния и место у власти. Переворот был начал Ельциным 21 сентября антиконституционным указом № 1400 об отмене конституции и роспуске Верховного Совета. Началась война указов президента и парламента, отменявших решения друг друга.

 

“Белый дом” (так еще в 1991 г. назвали это здание, в котором размещалось тогда правительство прездента РФ Ельцина; после ельцинского пучта в августе 1991 года оно заняло комплекс ЦК КПСС на Старой площади, а в “Белом доме” остался Верховный Совет РФ) был оцеплен ельцинскими вооруженными частями милиции, были отключены связь, электричество, вода, запрещен подвоз продовольствия. Однако многим людям удавалось просачиваться в здание через оцепление. Протестуя против “шоковой терапии”, люди с разных концов страны съезжались защищать законодательную власть. Несмотря на то, что телевидение всячески старалось дискредитировать Верховный Совет и собравшийся чрезвычайный Съезд, защитники “Белого дома” видели в нем единственную защиту народа от разрушительных “реформ”.

 

Ельцин при этом постоянно называл съезд и Верховный Совет последними «остатками коммунистической советской власти», которая мешает движению в лучшее будущее. Однако тоталитарный режим КПСС лишь пропагандно назывался “советской властью”, выборная система советов была декоративной ширмой для всевластия партаппарата. В ходе крушения власти КПСС эта ширма превратилась в действительную законодательную власть избранных советов, пусть во многом и некомпетентную, пеструю по составу. Отождествлять ее в 1993 году с коммунистической властью – это было повторение демократами коммунистической демагогии уже с иной целью: для маскировки подлинного смысла тогдашнего противостояния в обществе.

 

(И если уж говорить о причастности к власти КПСС, то сам Ельцин был долголетним секретарем обкома, даже кандидатом в члены Политбюро, его министр госбезопасности Голушко – начальником КГБ Украины; госсекретарь и вице-премьер Бурбулис преподавал марксизм-ленинизм в вузах; идеолог реформ и фактический глава правительства Гайдар (внук известного большевика-садиста) руководил отделом в главном теоретическом журнале КПСС “Коммунист”, а затем в главной газете КПСС “Правда”; следующий премьер Черномырдин был членом ЦК КПСС. Даже в 1995 году, по данным Института социологии РАН, администрация Ельцина на 75 % и правительство РФ на 74,3 % состояли из бывшей партийной номенклатуры. Единственным членом ельцинского правительства, не состоявшим ранее в КПСС, был министр внешних экономических связей С.Ю. Глазьев – и он же стал единственным министром, осудившим действия Ельцина и поддержавшим Верховный Совет.)

 

Поскольку у Ельцина не было законного повода для разгона парламента, он сразу пошел во все тяжкие, заранее исключая любой компромисс. Так, он отверг предложение трех других властно-авторитетных структур России – Конституционного суда, совещания руководителей субъектов Российской Федерации, Православной Церкви – о возвращении к исходному положению до указа 21 сентября и об одновременных досрочных перевыборах парламента и президента. Собравшийся в “Белом доме” Х внеочередной Съезд народных депутатов также принял решение об одновременных перевыборах не позднее марта 1994 г., но для президента согласие на это было бы позорным признанием, что он нарушил закон.

 

Поэтому президентская команда решила прибегнуть к последнему средству: спровоцировать сторонников парламента на сопротивление, чтобы оправдать вооруженную расправу с ним. Провокация была столь очевидна, что частично отразилась и в проельцинской печати (“Московские новости”, “Русская мысль”), и даже в передачах прямого эфира американского радио “Свобода”.

 

Первым шагом в эскалации конфликта было резкое ужесточение блокады “Белого дома”. Оно вызвало демонстрации, с которыми ОМОН расправлялся столь жестоко, что даже корреспонденты “Свободы” были поражены: «Я старый неформал, но подобного зверства не припомню». Били стариков, женщин, случайных прохожих, ломая кости, выбивая зубы, что вызвало еще большее возмущение; демонстранты начали сооружать баррикады на Смоленской площади. ОМОН не мешал.

 

3 октября на Октябрьской площади собралось более сотни тысяч демонстрантов, которых ОМОН заблокировал с трех сторон и начал подталкивать в сторону Крымского моста. Как сообщил в тот день омоновец прямо в микрофон РС, на пути следования демонстрантов от Октябрьской площади к парламенту отрядам милиции был отдан приказ уже не бить людей, а «просто стоять». Записи переговоров по радио офицеров ОМОНа и внутренних войск свидетельствуют о том, что демонстрантов намеренно направляли в “Белому дому”.

 

В это время у “Белого дома” снимаются две из трех линий его оцепления; ОМОН «аккуратненько уезжает» (выражение РС), зачем-то оставив щиты и даже машины с ключами зажигания. В результате чего безоружные толпы сравнительно легко прорвались к Белому дому и устроили митинг. Собралось около 100 000 человек, толпа продолжала расти.

 

И тут в 15 час. 45 мин. по ним были сделаны неожиданные выстрелы со стороны мэрии и гостиницы “Мир” (там, напротив Дома Советов, находился оперативный штаб МВД и внутренних войск), было убито 7 демонстрантов и 63 ранено. В ответ защитники Дома Советов захватили эти здания – без жертв, находившиеся там военнослужащие сдались, но имелись раненые с обеих сторон. Штаб МВД оказался к этому времени уже эвакуирован. На вопрос, кто стрелял в демонстрантов, задержанные сотрудники МВД сообщили: «Это из спецподразделения и еще какие-то люди в гражданском. Винтовки у них были в чехлах, отход их прикрывало спецподразделение, затем и они ушли, оставив нас».

 

Эти выстрелы сыграли роль спускового крючка. Кто-то в толпе начал кричать: “В Останкино!”, клич подхватили Анпилов, Макашов, Руцкой, туда демонстранты и поехали на брошенных омоновских машинах – требовать передачи в эфир видеокассеты с парламентским заявлением. (Заметим, что постоянной ложью о происходящем телевидение тоже спровоцировало такое требование.)

 

В 16.00, через четверть часа после выстрелов из мэрии по демонстрантам и ее захвата, Ельцин ввел в Москве “чрезвычайное положение”, дав право своим военнослужащим применять оружие против сторонников парламента. Запись радиоперехвата разговоров ОМОНа и внутренних войск вполне раскрывает провокационный замысел: «Мэрия захвачена, … отходим к центру. Дайте команду по точке сбора… – Примешь гостей через два часа с полным набором гостинцев. Расставь своих людей по схеме два… – Понял, приступаю к подготовке выдвижения к объекту. У меня все готово для работы по высшему классу с этими сволочами… – Ускорить переброску частей к Останкино… Применение оружия санкционируется по всем лицам у здания… – Бить их, сук, безпощадно…».

 

Грузовики безпрепятственно прибыли к телецентру, где их уже ждал спецназ дивизии им. Дзержинского. У прибывших во главе с Макашовым было лишь 18 автоматов, им противостояло более 600 ельцинских автоматчиков и 25 бронетранспортеров. Макашов заявил, что не намерен применять оружие, и потребовал встречи с руководством телевидения. Милицейская охрана противолежащего технического центра выразила готовность перейти на сторону демонстрантов, но была удержана спецназом. Лишь после этого демонстранты начали высаживать дверь техцентра грузовиком, но неудачно.

 

В этот момент по распоряжению премьера Черномырдина было отключено телевещание на нескольких каналах. По другим, не прерывавшимся телепрограммам тогда же были пущены не соответствовавшие действительности титры: «Вещание по первому и четвертому каналам нарушено ворвавшейся в здание вооруженной толпой». И после этого примерно в 19.10 начался начался безпощадный перекрестный расстрел всех, кто был перед телецентром. Затем к телецентру подошла 200-тысячная колонна демонстрантов, ее представители заявили, что безоружны, но расстрел в 21.10 возобновился до 5.45 утра 4 октября. Стреляли даже по лежащим раненым и по машине скорой помощи, не позволив подобрать их. Было без всякой оборонной необходимости убито около 150 человек.

 

Провокация была совершенно очевидна. Лишь самые непонятливые демократы, как Ю. Афанасьев, удивлялись: «Очень много для меня странного и, я думаю, не только для меня. Вся эта ночь, с воскресенья на понедельник, прошла, как мне кажется, во всеобщем ожидании, что вот кто-то придет, что начнут действовать военные, милиция и что они поспеют через несколько минут к телецентру… что наконец-то силы, которыми располагает президент, начнут действовать. И ничего такого не произошло. Потом всех, кто был на улицах Москвы, поражало отсутствие милиции, ОМОНа и вообще тех, кто призван был следить за порядком… А то, как они прошли, прошествовали всеми улицами Москвы? Омоновские подразделения просто расступались при первом их приближении, и какого-то реального намерения противостоять этому шествию просто не было… Что это за действия властей в условиях чрезвычайного положения? Тут, конечно, два возможных объяснения: или у властей не было в их распоряжении сил, или они не хотели их применять».

 

То, что силы в распоряжении Ельцина были, – он вскоре показал. Не хотели же их применять лишь на первом этапе акции – для того, чтобы получить повод для жесточайшего применения на втором. Об этом свидетельствовал и начальник московской милиции генерал В. Панкратов: «Наши силы действовали в соответствии с планом и командами центрального штаба». Еще более откровенен был начальник Московского уголовного розыска Ю. Федосеев: 3 октября «cвоими действиями по “зачистке” Октябрьской и Смоленской площадей мы привели сторонников Верховного Совета в бойцовское состояние, малочисленные кордоны на пути их шествия только раззадорили манифестантов… легкость деблокирования “Белого дома” подтолкнула поднять лежащую у ног победу… А дальше вдолбленный с детства стереотип – почта, телефон, телеграф, отождествлявшийся с останкинским телецентром… Из Останкина шла дезинформация о штурме телецентра. Хладнокровную бойню мастера провокации выдавали за бой и даже за героическую оборону… Нам было заявлено, что катастрофы нет, что президент контролирует ситуацию, что через час-полтора в Москву прибудет такое количество войск, которое позволит стабилизировать обстановку».

 

(Расстрел у телецентра был заснят на камеру, и запись оказалась затем в распоряжении кинорежиссера С. Говорухина. В 1995 г. во время избирательной кампании в Госдуму Говорухин, используя положенное ему по закону время предвыборной рекламы, показал по телевидению эту видеозапись, доказывающую, что никакой угрозы телецентру не было, его “защитники” стреляли в безоружных людей. Бронемашины стреляли также по зданию телецентра – так вот, своими же, был убит один спецназовец – и в направлении жилых кварталов, имитируя бой. Показ этой записи по всероссийскому телевидению был одной из главных целей тогдашней регистрации на выборах “Блока Станислава Говорухина”, в котором тогда участвовал и автор этих строк.)

 

 

Так ельцинская команда развязала себе руки для “подавления коммуно-фашистского вооруженного мятежа” и расстрела “Белого дома”. Причем и там был применен провокационный прием – “пикадилья”, как о том рассказал по радио “Свобода” один из офицеров ельцинских спецслужб. Ими в сотрудничестве с зарубежными коллегами (из Израиля и стран НАТО) были провокационно использованы десятки снайперов, стрелявших с крыш (в том числе посольства США) и в мирных граждан, и в ельцинские войска – для их озлобления против “мятежников”.

 

В штурме парламента участвовали некие “неформальные” боевые отряды, о которых свидетельствует ельцинский военнослужащий: «в этой суматохе были вооруженные группы, которые совсем никому не подчинялись. Они просто стреляли во все стороны». Были они одеты в гражданское и в полувоенную форму без знаков различия. В первые минуты штурма они расстреляли находившуюся на улице походную часовню с молящимися женщинами, затем в основном добивали раненых. Исходя из внешнего вида этих боевиков, защитники парламента называли их “Бейтаром” (под этим названием во многих странах действуют военизированные молодежные отряды еврейской “самообороны”, организованные лидером сионизма В. Жаботинским еще в 1920-е годы; название происходит от крепости Бетар – последнего оплота антиримского восстания еврейского “мессии” Бар-Кохбы). По данным полковника-разведчика И. Иванова, в Москве нечто подобное было создано в начале 1990-х годов при содействии мэрии и банка “Мост” Гусинского, президента Российского еврейского конгресса. Во время октябрьских событий штаб “бейтаровцев” находился в мэрии. Затем они участвовали в разгроме редакций оппозиционных изданий.

 

Это было не удивительно, ибо еврейские структуры рассматривали Верховный Совет как источник опасности для своих планов, о чем Л. Радзиховский позже лукаво напишет как об опасности лично евреям: мол, тогда «была абсолютно реальна угроза еврейских погромов – впервые в истории Москвы… Бешеная пена антисемитизма фонтаном била с любого митинга “парламентской оппозиции”, юдофобская вонь разила на 10 шагов от любой кучки “сторонников ВС России”…». Традиционное для еврейских публицистов обвинение в “погромах” оставим на совести автора, но требования Верховного Совета о расследовании всех махинаций с приватизацией, несомненно, были «реальной угрозой» для награбленных капиталов всех олигархов – почему и их охранные структуры также были использованы для разгрома законодательной власти.

 

В “Белом доме” была устроена церковь, три священника (иеромонах Никон (Белавенец), о. Алексей Злобин и о. Виктор Заика из юрисдикции Зарубежной Церкви) исповедовали и причащали защитников, готовых умереть в сопротивлении “желтой диктатуре”. Их безкорыстный нравственный облик намного выигрывает в сравнении с приемами Ельцина: накануне переворота сотрудникам силовых служб повысили зарплаты; по сведениям РС, тульской дивизии обещали платить в долларах; ОМОНу платили премии в размере месячной зарплаты. Депутаты, перебежавшие на сторону Ельцина до 3 октября, получили по 2 миллиона рублей (годовое жалование), плюс передача в собственность служебных квартир, и новую руководящую работу – эти посулы по ночам выкрикивала перед осажденным парламентом машина с громкоговорителем, вперемежку с фривольной песенкой о путане-проститутке…

 

Число жертв на стороне Ельцина составило около 20 военнослужащих, погибших в основном от своих же (главным образом от упомянутых снайперов-провокаторов; не известен ни один военнослужащий, погибший от пуль защитников парламента). Число убитых противников ельцинских “реформ”, по разным оценкам – от 1000 до 1500 человек; демократическая организация “Мемориал” собрала данные о гибели 829 человек. Данные о потерях были засекречены властью, которая официально объявила о гибели лишь 150 человек. Очевидцы заявили, что тела погибших тайно вывозились из “Белого дома” и сжигались в крематории.

 

Тогдашний генеральный прокурор В. Степанков подтвердил, что 5 октября в здании парламента прибывшие туда следователи «не обнаружили ни одного трупа». И вообще, по его мнению, «увиденное сильно отличалось от той картины, на которой “Белый дом” предстает как источник угрозы, начиненный массой оружия… даже первый визуальный осмотр свидетельствовал: бой вела только одна сторона. Такую ситуацию я затрудняюсь назвать боем». Степанков был тут же уволен.

 

Но и назначенный ему на смену демократ А. Казанник (в 1989 году уступивший Ельцину свое место в Верховном Совете), заявил позже: «Допросив тысячу военнослужащих, мы получили следующие доказательства… события 4 октября надо квалифицировать как преступление, совершенное на почве мести, способом, опасным для жизни многих, из низменных побуждений». Разумеется, и это честное расследование оказалось несовместимо с постом генпрокурора.

 

К сожалению ни подобной откровенной оценки происходящего, ни должного пастырского голоса, называющего добро и зло своими именами, со стороны руководства Русской Православной Церкви в эти дни народ опять-таки не услышал, несмотря на коллективные призывы к патриарху. Правда, Синод в те дни провозгласил: «Властью, данной нам от Бога, мы заявляем, что тот, кто поднимет руку на беззащитного и прольет невинную кровь, будет отлучен от Церкви и предан анафеме». Невинная кровь пролилась, но никакой анафемы “подсвечникам” не последовало. Это нанесло серьезный ущерб авторитету Церкви.

 

Предпринятая 1 октября Церковью попытка примирительных “переговоров” в Свято-Даниловом монастыре была на руку ельцинской стороне, поскольку обсуждали не антиконституционный указ Ельцина, а необходимость разоружения Верховного Совета. Разумеется, такие переговоры не могли достичь примирения, они использовались командой Ельцина для маскировки уже готовившейся расправы.

 

В своих воспоминаниях “Записки президента” Ельцин потом признáет, что заранее планировал путч, считаясь с применением силы (для этого и ездил летом по элитным дивизиям) и с тем, что это «может стать спичкой, поднесенной к бочке пороха». Еще до роспуска парламента он «попросил Ерина, Грачева, Голушко, Барсукова… найти возможность занять Белый дом». Из его слов очевидно, что он планировал провокацию: «Я видел нашу тактику в следующем. Да, мы можем принять жесткие, решительные, адекватные меры, но только в ответ на агрессивные противозаконные действия Белого дома», на которые и надо было подтолкнуть его защитников.

Огромную помощь в этом оказало Ельцину телевидение. Телеведущий Н. Сванидзе, в передаче к десятилетию событий, привел свое признание из эфира 1993 года: «Мы спровоцировали их на попытку военного переворота». И добавил: «Но ни от одного слова из тех я бы не отказался».

 

Разумеется, депутаты не могли победить в таком навязанном им неравном противоборстве в контролируемой Ельциным столице, – даже если закон был на их стороне. Этим преимуществом они воспользоваться не сумели, хотя могли бы продлить свое сопротивление, собравшись в одном из городов центральной России, чтобы оттуда призвать все местные власти страны сопротивляться государственному перевороту. Ведь многие региональные власти не признали ельцинского указа и за это были “запрещены” Ельциным. Очень важна была позиция Конституционного суда: в согласовании с ним уже было собрано оппозиционное Ельцину совещание представителей субъектов федераций, создавшее свой коллективный орган. Поэтому и воинские части в таких регионах могли бы скорее проявить лояльность своим губернским властям, с которыми постоянно сотрудничают в местных делах, чем решиться на марш в Москву на столкновение с ельцинскими элитными дивизиями.

 

Символично, что в числе первых, поздравивших Ельцина с переворотом, были Шеварднадзе (ранее захвативший власть в Грузии свержением законного президента) и Дудаев (который поступил подобным же образом с Верховным Советом Чечено-Ингушетии). Дудаев телеграфировал Ельцину: «Правительство Чеченской Республики одобряет Ваши действия по подавлению коммунистическо-фашистского мятежа в Москве, имевшего своей целью захватить власть в России и потопить в крови демократию… Примите, господин Президент, уверения в моем высоком уважении».

 

Все происходившее более подробно описано, с указанием источников фактов и свидетельств провокации, в книге “Тайна России”. Напомним лишь одно важное заявление президента РФ Ельцина об этом перевороте, сделанное 14 января 1994 года на пресс-конференции в связи с визитом в Москву президента США Клинтона: «Мы находимся в гуще российско-американской совместной революции».

 

Действительно, решение о разгроме своего оппозиционного парламента Ельцин принял совместно с западными лидерами, что позже признал в своей книге; госсекретарь США также признал, что именно с этой целью глава российского МИДа Козырев (впоследствии член руководства Российского еврейского конгресса) прилетал 13 сентября в Вашингтон. И, разумеется, как и в августе и в декабре 1991 года, “путчем” ими было названо не это очередное преступление демократической мафии Ельцина, а попытка сопротивления Верховного Совета, который действовал на основе существовавшей конституции.

 

“Вождю Третьего Рима” (гл. V-2. Осень 1993: «Бить в центр с размаху, желательно в зубы и желательно ногой» – этими словами выразил необходимость переворота тогдашний начальник прихватизации А. Чубайс).

“Тайна России” (гл.: “Российско-американская совместная революция…”).

 

 

В. Хатюшин напоминает тогдашнюю реакцию “еврейской демократической интеллигенции” на это событие.
В январе 1994 года журнал «Огонек» (№2-3, стр. 26-27) опубликовал статью Валерии Новодворской “На той единственной гражданской”. Здесь очень кстати хотя бы частично ее процитировать (курсив наш.- Ред. РИ):

«Мне наплевать на общественные приличия.
Рискуя прослыть сыроядцами, мы будем отмечать, пока живы, этот день — 5 октября, день, когда мы выиграли второй раунд нашей единственной гражданской. И “Белый дом” для нас навеки — боевой трофей. 9 мая — история дедов и отцов. Чужая история.

После 4 октября мы, полноправные участники нашей единственной гражданской, мы, сумевшие убить и не жалеющие об этом, — желанные гости на следующем Балу королей у Сатаны.
Утром 4 октября залпы танковых орудий разрывали лазурную тишину, и мы ловили каждый звук с наслаждением.
Если бы ночью нам, демократам и гуманистам, дали танки, хотя бы самые завалящие, и какие-нибудь уцененные самолеты, и прочие ширли-мырли типа пулеметов, гранатометов и автоматов, никто не поколебался бы: “Белый дом” не дожил бы до утра, и от него остались бы одни развалины.
Я желала тем, кто собрался в “Белом доме”, одного — смерти. Я жалела и жалею только о том, что кто-то из “Белого дома” ушел живым. Чтобы справиться с ними, нам понадобятся пули. Нас бы не остановила и большая кровь
Я вполне готова к тому, что придется избавляться от каждого пятого. А про наши белые одежды мы всегда сможем сказать, что сдали их в стирку. Свежая кровь отстирывается хорошо.
Сколько бы их ни было, они погибли от нашей руки. Оказалось также, что я могу убить и потом спокойно спать и есть.

Мы уже ничего не имеем против штыков власти, ограждавших нас от ярости тех самых 20 % (которых надо убить: каждого пятого русского. — В.Х.).
Мы хотим, чтобы митинги наших врагов разгонялись мощными водометами. Мы вырвали у них страну. Ну а пока мы получаем всё, о чем условились то ли с Воландом, то ли с Мефистофелем, то ли с Ельциным».